Вообще-то по заведенному правилу Приск должен был приказать доставить сундук Ликорме. Но слова Афрания прозвучали недвусмысленно – все вещи. А значит – и денежный сундук хозяина.

* * *

Когда Афраний ушел, Приск оставил одного из центурионов присматривать за работами, а сам направился к фонтану с дельфинами. Хотел крикнуть с собой Сабазия, но раб куда-то исчез.

– Ищешь своего парня? – хмыкнул Канес. – Совсем плох стал – побежал блевать – я слышал, как его за стеной выворачивало.

Приск заглянул в перистиль. Тот был почти весь завален обломками, и Сабазия не было видно – то ли раб сбежал, то ли спрятался среди развалин. Верно, в самом деле сделалось плохо. Многие в эти дни болели – водопровод разрушился, и одним богам известно, что за вода теперь была в колодцах.

Дорогу к фонтану с дельфинами уже расчистили, к тому же разобрали руины ближайшего дома, так что возле фонтана неожиданно образовалась большая площадь.

От одного из зданий осталась только стена, но кладка держалась твердо. Стену подперли бревнами, оштукатурили, побелили. На скамейках подле выставили горшочки с краской, горкой сложили палочки угля – каждый мог оставить здесь надпись. Раньше призывали голосовать за Гая или Марка на выборах или оставляли признания в любви или шутливые и дерзкие эпиграммы, в том числе и на очередного наместника. Теперь же писали все одно и то же: «Гай Лелий, живущий в доме с тремя кольцами, ищет домну Семпронию…», «Терция, дочь Марка Мания, ищет брата своего Марка…», «Каждый, кто видел Тиберия Муция, пусть оставит в правом углу свою надпись»…

Каждый день Приск приходил сюда и читал эти полные боли послания, что лепились все плотнее и к исходу нундин[11]обычно покрывали все пространство стены. Тогда один из государственных рабов копировал все записи в восковые таблички, стену заново штукатурили и белили, чтобы на следующее утро на ней, еще влажной, появились новые вопли о помощи, призывы найтись тех, кто, скорее всего, погребен под развалинами, краткие эпитафии, злые эпиграммы…

Трибун искал здесь Аррию. Несчастная невеста его брата по крови Марка исчезла во время землетрясения. Марк перед смертью шептал, что видит ее и идет к ней, так что человек суеверный мог бы решить, что Аррия тоже умерла. Но Приск за годы кровавых дакийских войн часто видел умирающих от лихорадки. Когда страшный жар сжигает тело, перед глазами проносятся видения самые невероятные – люди зовут умерших, разговаривают с ними, прощаются с любимыми, которых нет рядом, признаются в содеянных злодеяниях. Юному Марку не в чем было признаваться. Только в любви. Но если Аррия жива – а она могла быть жива, ибо Марк спасал ее, вместо того чтобы спасаться самому, то она непременно придет сюда, на эту площадь и оставит запись.

Каждое утро к фонтану с дельфинами по приказу наместника Сирии Адриана привозили свежеиспеченный хлеб, кувшины с маслом, круги сыра. Еду раздавали тем, кто лишился имущества и крова. Однако ловкачи из вполне обеспеченных, пользуясь тем, что продовольствие раздают без тессер[12]и списков, старались урвать бесплатную долю. Во время раздач здесь была такая толчея, что найти кого-нибудь представлялось невозможным. Получив свою долю, счастливцы, у кого в городе сохранилась какая-то нора или кого приютили знакомые, уходили, и на площади оставались только те несчастные, кому идти в самом деле было некуда.

Если Аррия спаслась, она должна была оставаться на площади… Если, конечно, ей не пришло в голову тащиться пешком в свое поместье, но Приск надеялся, что до такой глупости она не додумалась. Как всегда во времена несчастий, на дорогах устраивали засады проходимцы, любители легкой наживы. Они хватали одиноких детей и женщин, чтобы спрятать в какой-нибудь лачуге, а потом скопом продать по дешевке нечистому на руку торговцу. Так было во время проскрипций Суллы – малолетние дети казненных, от которых порой отказывались собственные матери, бежали из Рима, чтобы попасть в лапы работорговцев.

Несмотря на то что утренняя раздача хлеба давно закончилась, сейчас на площади было полно народу – в пострадавшем городе каждому требовалась вода – пить, стирать, мыться. Здесь же подле стены обосновались несколько торговцев – продавали вино, сыр, чернослив… в одной из уцелевших пекарен выкладывали на прилавки новую партию горячего ароматного хлеба – удивительно, как быстро возвращалась жизнь в искалеченный город. У кого имелись при себе деньги, могли купить свежий вкусный хлеб. Вигилы следили, чтобы торговцы не заламывали цену. Но все равно хлеб стоил куда дороже, чем до землетрясения.

* * *

Первым делом трибун проверил записи на стене, отыскивая знакомое имя. Но опять ничего не нашел.

Он прошелся до пекарни, оглядел покупателей.

Сегодня он искал не только Аррию, но и Беренику. Безрезультатно. Как ни вглядывался Гай Приск в лица, нигде не мелькал профиль женщины с фрески. Какие-то тетки спорили из-за разбитого кувшина, плакали дети, старик спал прямо на мостовой, завернувшись в солому. Проснется он, впрочем, без своего укрытия – солому аккуратно сжевывал груженный мешками ослик. Приск рассекал наискось пеструю толпу, стараясь не пропустить ни одного лица. Внезапно он понял, что кто-то движется точно так же – от стены вглубь, бесцеремонно расталкивая людей (Приску дорогу уступали, едва завидев его доспехи трибуна, хоть и полускрытые пыльным серым плащом). Идущий впереди кого-то высматривал в толчее и – судя по всему – пока не находил. Стой стороны, где он двигался, долетали возмущенные крики, ругань, визг, толпа шевелилась, волновалась, кипела. Наконец Приск увидел наглеца. Человек был высок, широкоплеч, смугл от природы, обрит наголо. На шее его поблескивал бронзовый ошейник. Раб. Скорее всего, хозяин не доверяет ему, раз надел это кольцо с надписью.

Оказавшись ближе, трибун заметил, что раб, пробираясь в толпе, то и дело щупает у какой-нибудь одинокой девчонки грудь, порой лапает за бедро. После чего отталкивает, да так, что между нею и рабом оказывается человека два-три, – и топает дальше.

Еще не зная, зачем он это делает, трибун стал пробираться ближе к наглецу.

Внезапно тот остановился, рядом со здоровяком оказался какой-то сутулый тип в длинном грязном хитоне (Приск разглядел шапку спутанных давно не мытых волос, темную курчавую бороду), бродяга что-то сунул в руку рабу, что-то получил от здоровяка, и в следующий миг они разошлись. Раб равнодушно покрутил головой – встреча состоялась – и стал пробираться назад – уже никого не высматривая и ни на кого не обращая внимания. Приск тоже повернулся и зашагал к стене, чтобы еще раз внимательно взглянуть на надписи, – но тут раб бесцеремонно оттолкнул его, собираясь следовать дальше. В следующий миг наглец получил по ногам и покатился по земле. Вообще, за такое полагалось бить не только раба – бывали случаи, когда за неучтивость невольника расплачивался господин, схлопотав от оскорбленного по физиономии. Но тут раб был явно без присмотра – так что учить придется непосредственно двуногую скотину. И учить на месте. Мгновенно вылетела из ножен спата и ловко уперлась под подбородок наглецу. Тот было рванулся встать, но успел подняться лишь на колени, когда ощутил кожей холодный металл, заметил сверкнувший под грязным серым плащом анатомический нагрудник военного трибуна и притих.