Стать смолбоем было просто лучшим из тех ужасных решений, которые стояли перед ним. Было неясно, понимала ли Неда этот выбор или могла простить его. Но за последние несколько дней что-то изменилось. В ее взглядах, даже самых острых, стало чуть меньше от сфванцкора и чуть больше от старшей сестры.

— Когда мы выступаем, Герцил? — резко спросил Нипс. — Скажи мне, что это произойдет не раньше, чем завтра.

— Когда — это только один из вопросов, — добавил Большой Скип Сандерлинг, помощник кузнеца с «Чатранда». — Меня больше беспокоит, как. Некоторые из нас не годятся для марша.

— Мы сделаем так, как прикажет Рамачни, — сказал Герцил. — До сих пор вы следовали за мной, но не заблуждайтесь: теперь он наш предводитель.

— Я был бы плохим предводителем, если бы гнал вас без отдыха, — сказал Рамачни. — Нам также нужна еда, и мы с Болуту должны сделать все, что в наших силах, для раненых. И для всех нас остается одна мрачная задача, прежде чем мы отправимся в путь.

— Прошу тебя, пока не говори об этом, — произнес высокий, чистый голос.

Это была Энсил, а Майетт следовала за ней по пятам, спускаясь по сломанной лестнице. При росте в восемь дюймов ни одна из женщин-икшелей не поднималась выше, чем на одну ступеньку, но спускались они с кошачьей грацией, медная кожа сияла на солнце, глаза того же цвета сверкали, как угли. Каждая несла на плече объемистый мешок, сшитый из кусков ткани.

— Мы забрались высоко на стену в поисках завтрака, — сказала Энсил, осторожно опуская свою ношу. — Наверху свирепствует ветер, хотя здесь вы его не чувствуете. Но добыча стоила усилий: эти лакомства, по крайней мере, принесены не из леса.

Люди вздохнули: в мешках лежало двадцать или тридцать яиц. Они были разных размеров и цветов; самые поразительные были идеально круглыми и блестели, как полированная бирюза.

— Там, наверху, странные птицы, — сказала Майетт. — У некоторых когти доходят до середины крыльев, и, держась на них, они могут свисать с края скалы. Другие птицы настолько малы, что сначала мы приняли их за насекомых. На вершине шпиля есть гнезда размером со спасательные шлюпки, сделанные из мха и веток. Мы не видели птиц, которые их построили.

Она кисло посмотрела на лица, склонившиеся над ней:

— Вы, гиганты, конечно, не будете счастливы, пока не сварите эти яйца вкрутую...

Большой Скип схватил яйцо. Откинув голову назад, он расколол скорлупу нижними зубами, высыпал в рот желток и белок и некоторое время молча смаковал то и другое. Затем он сглотнул. Дрожь пробежала по его крупному телу.

— Небесное Древо, это хорошо, — сказал он.

Остальные люди набросились на яйца. Пазел проглотил свою порцию одним глотком; Таша вылизала внутреннюю часть своей скорлупы, как кошка, чистящая тарелку. Энсил ухмыльнулась; Майетт плотно сжала губы.

Однако Болуту не принял участия. Лунджа взяла яйцо и поднесла его к глазам, как бы раздумывая.

— Никогда больше, — наконец сказала она, возвращая его. — Мы проглотили достаточно маленьких солнц, когда служили в армиях Платазкры.

— Маленьких солнц? — спросил Пазел.

— Для нашего народа, — сказал Болуту, — съесть яйцо — это акт большой гордости. Нездоровой гордости, как часто говорил мне отец.

— Сегодня в Бали Адро яйца могут есть только солдаты и члены королевской семьи, — сказала Лунджа. — Мы превратили это в еще одну лесть для Империи. «Со временем мы проглотим само солнце». Если бы я все еще была в Масалыме и должна была бы съесть это яйцо, мне пришлось бы сказать эти глупые слова, иначе меня обвинили бы в нелояльности.

— Это треклятый позор, — сказал Мандрик, облизывая пальцы.

Рамачни не ел и не разговаривал. Его бдительность вскоре дала остальным понять, что «мрачную задачу» нельзя отложить надолго. Они быстро покончили с едой, оставив несколько яиц на потом, и обратили свое внимание на мага.

— Герцил, — спросил он, — Нилстоун в безопасности?

В ответ воин мрачно указал на небольшую горку камней, аккуратно сложенную у стены башни. Сквозь промежутки между камнями Пазел мог видеть Нилстоун, пожирающий свет, чернее-любой-черноты, и чувствовать прикосновение того глубокого, леденящего душу отвращения, которое всегда вызывала в нем эта реликвия.

— У нас есть один прочный мешок, в котором его можно унести, — сказал Герцил, — но сначала я заверну Камень в любую запасную ткань, какую мы сможем найти. Тогда никто не умрет от случайного прикосновения.

Рамачни кивнул.

— Мы покинем это место не раньше завтрашнего дня, — сказал он, — и, признаюсь вам, я не знаю, как это сделать. Идти пешком ужасно опасно: из кратера вообще мало выходов, и большинство существующих отверстий — это ловушки, предназначенные для того, чтобы заманить добычу на лесную подстилку и удержать ее там. Я надеялся, что река вынесет нас на свободу, потому что в какой-то момент она действительно вытекает из леса. Но на реке есть свои опасности, и она извивается, как змея; кроме того, у нас нет плота. Древесина великих деревьев настолько плотна, что тонет, как камень.

— На опушке леса есть молодые сосны, — сказал Кайер Виспек, указывая, — но их мало и они маленькие.

— Увы, есть еще одна неприятность, — сказал Рамачни. — Светлячки не могут с нами пойти.

Крики ужаса.

— Вы не можете говорить это всерьез! — сказал Большой Скип. — Снова отправиться вслепую в этот вонючий лес?

— Я не говорил вслепую, — сказал Рамачни, — только без светлячков. Они хрупкие создания, и я не могу требовать от них большего.

— Рамачни, — сказал Болуту, — вы можете ввести кого-нибудь в нухзат?

Лунджа бросила на него испуганный взгляд. Пазел тоже был поражен: нухзат был экстатическим сон-состоянием народа длому, и, когда он наступал, они проявляли всевозможные странности в поведении и способностях. Но нухзат стал чрезвычайно редким явлением — настолько редким, что большинство длому его боялись.

— Я это делал, — сказал Рамачни, — в далеком прошлом.

— Безумие, — сказала Лунджа.

— Или спасение, — сказал Болуту. — Сержант Лунджа, в Адском Лесу мы оба были в нухзате. Я слышал ваше пение и видел ваши глаза: они были черными, как полночь. Когда факел погас, я обнаружил, что нухзат дал мне что-то