— Это была она, — продолжала повторять Таша. — Это действительно была она.

— Да, — сказал Рамачни. — Арунис, конечно, ее использовал. Но, будучи бесстрашной, она сумела обратить его пытки в нашу пользу. Даже после смерти она не отказалась от борьбы.

Неда и Кайер Виспек стояли, разинув рты. Капрал Мандрик недоверчиво покачал головой. Люди оплакивали икшель не больше, чем собаки своих блох.

Что касается Майетт, то она убежала от них всех вверх по сломанной лестнице. Глаза сухие, мысли черные. Ей было невыносимо думать о том, что они смотрят на нее. С состраданием, может быть, с прощением. Однажды она уже видела, как Герцил сломался в момент смерти Диадрелу — ее настоящей смерти на «Чатранде», которую помогла осуществить Майетт. Она насмехалась над ним, называла козлом, сатиром, сексуальным уродом. Все ради Таликтрума. И все для того, чтобы оправдать крайности, на которые он шел, мессианские фантазии, убийство его соперников, убийство его тети.

Разве ты не знала? Этот вопрос преследовал ее, не давал покоя. Разве ты не знала, что это было ложью, что таким образом Таликтрум оправдывал свое собственное насилие (я ваш избавитель, тот, кому дано видение; я сам себе причина)? Разве ты не видела этого в его жестокости, в его страхе? После каждой встречи с Диадрелу он приходил в ярость по отношению к Майетт, раздевал и насиловал ее, как маньяк, или, хуже всего, сидел, дрожа в одиночестве. Разве ты не знала, что это была ложь? Конечно, конечно. Но она умудрялась этого не знать. Она прятала это знание, черным камнем лежавшее у нее в животе, до того дня, когда сам Таликтрум больше не смог выносить эту ложь.

Наконец-то она поняла, почему он ее бросил. Таликтрум пролил кровь семьи. И каждый взгляд на Майетт напоминал ему об этом поступке. Иначе и быть не могло. Даже если он выживет, и она найдет его где-нибудь в этом огромном, порочном мире — даже тогда это останется между ними. Она карабкалась дальше, не обращая внимания на усиливающийся ветер и скользкие выветренные камни.

Пазел сидел, уставившись в огонь. Он чувствовал запах горящего Аруниса. Его тошнило, и все же он жаждал этого запаха. Никогда не могло быть достаточно доказательств того, что маг умер. Герцил и Энсил все еще сидели на берегу реки. Нипс расхаживал взад-вперед с Ташей, которая была слишком расстроена, чтобы сидеть на месте. Дасту сидел в нескольких ярдах от Пазела, тоже изучая огонь.

— Мукетч, — сказал он, — я хотел бы поблагодарить тебя.

Пазел ошеломленно повернулся к нему:

— Поблагодарить меня?

— За то, что ты сделал на башне. Ты спас нас, ничуть не меньше, чем Таша.

Пазел сглотнул:

— В процессе я убил человека.

Дасту покачал головой:

— Не человека.

Пазел вздохнул и кивнул. Совершенно верно: у тол-ченни никогда не было человеческого разума. Он родился с интеллектом животного, и его родители были такими же. Но его бабушка с дедушкой или прадедушка с прабабушкой: кем они были? Владельцами магазинов в Масалыме? Учителями, может быть? Молодоженами, мечтающими о своих детях?

Некоторые вопросы (много вопросов) лучше всего оставить без ответа.

— Ты научился кое-каким боевым приемам, — сказал Дасту.

Пазел покачал головой:

— Совсем немного, от Таши и Герцила. Я никогда не буду по-настоящему хорош.

Пазел помнил время, когда такой комплимент воспринимался бы как подарок. Когда-то он считал Дасту своим лучшим другом среди смолбоев, после Нипса. Втайне он радовался тому, что Дасту, чистокровный арквали, был свободен от презрения к покоренным расам, которым заражались так многие. Он обожал старшего мальчика. Все обожали: даже те, кто никогда не смотрел на Пазела или Нипса без насмешки.

Затем Дасту выдал их мятеж.

Конечно, они были мятежниками, Пазел и его друзья. Они встретились в темной комнате в недрах «Чатранда», чтобы спланировать свой переворот. Их истинным врагом был Арунис, но не было никакого способа сразиться с ним, не бросив вызов капитану Роузу.

Пазел многозначительно посмотрел на Дасту.

— Ты все еще считаешь, что нас следует повесить? — спросил он.

Дасту отвел взгляд:

— Я верен Арквалу. Я принес присягу моему Императору и Службе.

— Это значит да, верно?

Юноша постарше пожал плечами:

— Не имеет значения, что я думаю. Ни для кого. Питфайр, даже для меня. Послушай, Мукетч: мы должны выбросить Нилстоун в Реку. Только не на Гуришале. Прямо здесь. Я знаю, что Рамачни говорит об отравлении колодца. Но у нас нет выбора, нет другого шанса. И подумай об этом по-другому.

Он зачерпнул две пригоршни земли.

— Предположим, мы отправляемся в Гуришал... как-нибудь. — Он просеял одну пригоршню сквозь пальцы. — Камень остается на Алифросе. Рой растет, мир разрушается. Это произойдет. Какое-то время мы будем бороться, потом потерпим неудачу, и все пойдет прахом. Оглянись вокруг и скажи мне, что я ошибаюсь. Посмотри на нас, Мукетч; посмотри на свою ногу. Подумай о том, где мы находимся.

— Отрицание — смерть, — пробормотал Пазел.

Другой юноша резко поднял голову.

— Это правда Рина. — Он разжал другую руку и посмотрел на песчаную землю. — Но в другом мире, кто может сказать? Может быть, они сильнее, может быть, у них есть великие лорды или волшебники, которые знают, что делать с Нилстоуном. Но мы знаем, что произойдет, если он останется здесь.

— Это все, что мы знаем, — согласился Пазел.

Воодушевленный, Дасту наклонился ближе, понизив голос:

— Болуту категорически против этого, как и маг. Но мы находимся здесь, в этой забытой богами глуши. И в этом есть кое-что хорошее. Ты знаешь, что я имею в виду. Мы превосходим их числом. Нас, людей, больше, чем длому, и если мы знаем, что для нас хорошо, мы можем держаться вместе. Ты понимаешь меня, Мукетч?

Какое-то мгновение Пазел смотрел на него:

— Да, я думаю, что понимаю. И как раз сейчас я вспомнил то, что ты сказал в тот день, когда я спросил, почему ты нас предал. Ты сказал мне поберечь дыхание. Что ничто из того, что я мог бы сказать, не имеет для тебя значения, потому что ты верен своим командирам. Что ж, как и я, и они начинаются с Рамачни. Без него Арунис давным-давно бы нас победил.

— Арунис чуть не убил нас прошлой ночью. Из-за Рамачни.

Пазел покачал головой.

— Несмотря на него. Я