Мальчик кивнул.

– А кто тебе сказал, щегол, что судьба твоя в твоих руках?

– А в чьих же она руках? – не понял Славушка. – Коли я сам чего не сделаю, так ничего и не будет сделано. Не так разве?

– Так-то оно так, – согласился Филарет, откладывая последнее перо в кожаную сумку, – да только есть такие вешки в судьбе, которые нам неподвластны. Коль суждено, скажем, сыну кузнеца мечом пудовым махать да голову в рубке славной сложить, так то и есть его судьба. Ему так оно на роду написано. Тебе-то оно зачем?

– Так как же иначе-то? – искренне изумился Славушка. – Коль я не девкой уродился, с чего мне бабской работой заниматься?

– Кем уродился ты, одному Роду известно, – хитро прищурившись, ответил старик. – И не тебе перечить воле его.

– Это вы все верно говорите, деда, – согласился мальчик, усаживаясь на крылечко возле писаря, – да только не приходил ко мне Род, о судьбе моей не толковал со мной. Мне другие о том толкуют. Что вы, что батя мой, что учителя в школе седьмичной.

– Так, и что с того?

– А то, что это все люди – не боги. Человеки они, понимаете? Откуда им знать о том, какую судьбу мне Род уготовил?

Старик весело рассмеялся беззубым ртом.

– А чего ж ты ждал? Думал, выйдешь утром до ветру, а там на задах сам Род стоит, в злате солнца сияет да тебя дожидается? Спешит и спотыкается тебе, непутевому, волю свою передать?

Славушка на этот счет не думал никогда. Конечно, он не так встречу с Родом представлял.

– А как тогда человек о судьбе своей узнать должен?

– Боги на то и боги, что мудры и абы до кого с небес не спускаются, – заметил Филарет. – Они свою волю нам иными способами передают. Про покон слышал?

Славушка кивнул.

– Покон, – решил на всякий случай напомнить писарь, – это свод неписаных законов и правил, что в нашем обществе исполняться должны. И что же велит покон отрокам глупым?

– Чтить отца своего и матушку, – догадался, к чему клонит писарь, Славушка.

– Верно. Через мать, через отца Род свою волю диктует. А коль ты родичей не слушаешься да от судьбы нос воротишь, с чего Роду тебе помогать опосля? Знаешь, сколько добрых молодцев головы сложили, отца-мать ни во что не ставя? Уйма. То-то же.

Славушка не знал, но напрашиваться на поучительные примеры из жизни не стал. Промолчал. Писарь хлопнул себя по коленям, словно вспомнив о чем-то важном, да и встал с крыльца.

– Ладно. Хорош лясы точить. День уж занялся, пора и нам делами заняться. Хватай сумку, перья, бересту да собирайся. Уйдем сегодня далече, аж до самой вечерней зорьки будем берег Волыни писать. Наша задача всю излучину пройти да пометить отмели опасные. Для чего это надобно, знаешь?

– Знать нужно, где ворог пешим порядком переправиться может, а где ему и на конях не перебраться.

– Вот, – довольно протянул писарь, – узнаю своего ученика. Это ты верно заучил. А раз заучил, пора и на деле свои навыки показать. Обожди, переоденусь, харчи возьму да и выдвинемся.

Глава 4

Дед Филарет собрался скоро, Славушка даже ворон на соседней березе не успел сосчитать. Интересно, а чего это они, поганые, в такую рань собрались у дома писаря? И так их много было, что Славушка все со счету сбивался, никак дальше второго десятка продвинуться не мог. А в какой-то момент ему даже показалось, что среди ворон на толстой сухой ветке сова белая затесалась. Ей-богу, огромная белая сова! Сидела себе прямо на ветке, с белым стволом дерева слившись, да глядела, не мигая, прямо на Славушку.

Юный картограф зажмурился, глазам своим не поверив, а когда опять на ту березу посмотрел, уже никакой совы не увидел. Верно, показалось, решил Славушка. Откуда тут сове взяться? Совы – ночные хищники и к людям так близко никогда не подлетают.

Славушка, хоть и жил на отшибе страны, где по полгода царила ночь, но за всю свою жизнь только два раза настоящих сов и видел, и то лишь мельком да в потемках. Ухнет такая хищница прямо над головой да и скроется за деревьями, поди разгляди ее. Только посвист огромных крыльев хищницу и выдавал.

Тряхнул Славушка головой светлой да и отвернулся от стаи вороньей. Что ему до тех ворон – тут судьба его рушится, на куски, можно сказать, рассыпается. Им-то хорошо, пернатым. Махнули крыльями, покряхтели друг на друга да унеслись, куда вздумается. А Славушке вот прозябать у батьки за пазухой.

«А ну их, этих пернатых, к мавкам! – решил Славушка. – Воронам – воронье, а людям – людское».

Мыслями Славушка все к беде своей воротался. Ну как ему отца вразумить, как воеводу строгого надоумить, что не дело сыну воителя доброго портки дома просиживать и по оврагам с берестками ковылять, пни да валуны описывать. Вороги, поди, того только и ждут, что отроки в государстве их Борее от службы ратной бегать начнут да под юбками бабьими хорониться будут. Вот, скажем, он, Славушка, начнет первым, уйдет в картографы. А за его примером сын пекаря последует. Скажет, не хочу я, тятя, в пекари, не любо мне эту муку́ тягать с мельницы да тесто месить. Пекарь ему зуботычину, конечно, даст, да на сбор князев отправит рекрутом. А тот ни в какую: мол, не мое это дело – мечом вострым размахивать. Подумает, на Славушку глядя, и решит сын пекаря стать писарем, скажем, или, того хуже, травничать начнет. Там, глядишь, и сын рыбака Митяя заартачится – мол, негоже ему, такому ладному да складному, руки о чешую рыбью пачкать, сети чинить, лодки смолить. Не хочу, скажет, рыбаком быть. И воином не хочу. Хочу песни девкам сочиняти да на гуслях по кабакам играти.

«Тьфу!» – плюнул Славушка себе под ноги, картину такую представив. Так противно стало, что аж передернуло.

– Чаво оплевалси, паскудник? Ты землю эту боронил? Али выращивал на ней что, чтобы так поганить кормилицу? Чай, не вемблюд…

– Простите, деда, – Славушка подобрался, ножкой плевок свой в пыль втер да из рук писаря сумку взял. Дед Филарет тем временем заговор на хороший день отчитал Роду и вышел за плетень.

– Надо бы у отца твоего выбрать тебя на лето. Ох, и отучил бы я тебя, паршивца, пакостничать, – журил Славушку писарь, ковыляя по узенькой тропинке в сторону крепостных ворот. Не строго журил, а так, для виду больше. Славушка деда Филарета давно