Она поднялась к Исааку: тот лежал с закрытыми глазами. Повязка лишь слегка промокла от крови. Жанна прикрыла голую ногу одеялом. Он открыл глаза.

– Отдыхай.

– Ты спасла мне жизнь, – сказал он снова. – Ты спасла мне жизнь дважды.

Действительно дважды: защитила от грабителей и вовремя наложила жгут.

Он попросил Жанну написать записочку, чтобы известить отца. Затем поставил свою подпись и запечатал письмо. Она сама спустилась вниз, чтобы договориться с одним из стражников: за несколько солей[4]тот согласился доставить послание. Она не хотела, чтобы кто-нибудь в доме знал настоящий адрес Исаака.

За ужином кормилица выразила удивление, что хозяйка так охотно приютила незнакомца. Жанна без колебаний ответила, что имя его ей отчасти знакомо: этот человек, скорее всего, сын известного банкира. Такого довода оказалось достаточно, чтобы объяснить ее предупредительность по отношению к Исааку. Но она прекрасно понимала, что весь квартал знает о необыкновенном происшествии с незнакомцем, который на рассвете проходил мимо дома баронессы де Бовуа. В подобной ситуации тянуть было рискованно.

– У него красивое лицо, – добавила кормилица. – Как у настоящего сеньора.

Вечером у Исаака подскочила температура. Он дрожал и стонал. У него начался бред. Ему с трудом удалось выпить чашку бульона из белого куриного мяса, поданного Жанной. Потом она вспомнила о снадобье, которое однажды вечером принес в дом Франсуа де Монкорбье, уверявший, что вычитал рецепт в трудах Гиппократа и проверил на себе: ивовая кора. Ее отвар снимает самый сильный жар. Она спустилась вниз, вскипятила воду и приготовила целебный напиток, очень горький. Она добавила сахара и велела Исааку выпить. Тот покорно исполнил ее приказ.

Она шагала взад и вперед по спальне, стараясь сохранить хладнокровие.

Что за злокозненная Парка ополчилась на нее, пытаясь оборвать самые драгоценные нити ее жизни?

"Только не он", – мысленно произнесла она, сжав зубы. Она даст бой этой Парке.

Через час Исаак стал обильно потеть. Она обтирала ему лицо полотенцем. Потом осмотрела края повязки, опасаясь, нет ли воспаления, но обнаружила лишь прежнюю красноту и, поскольку Исаак в конце концов заснул, спустилась вниз, чтобы немного отдохнуть.

На следующий день она не осмелилась заговорить о том, что больше всего ее мучило и что Исаак, впрочем, понимал, ибо сразу назвал вымышленное имя цирюльнику и стражникам. Ей не хотелось, чтобы согласие было вырвано у ослабленного раной человека.

Только сила воли помогла ей выдержать заседание городского совета. Многие, чтобы не сказать все, уже знали о схватке на улице Бюшри. Очевидно, стражники не устояли перед искушением рассказать о подвигах госпожи де Бовуа, которая уложила двух грабителей, а третьего отправила прямиком в ад. Все изумлялись, что она не получила ни единой царапины.

– Надо попросить прево назначить госпожу де Бовуа начальником стражи, – весело сказал эшевен[5], несомненно повторяя чью-то шутку.

– Как бы там ни было, первую дочку, которая у меня родится, я назову Жанной! – воскликнул скорняк.

Через три дня на улице Бюшри опять появился цирюльник. Он снял и повязку и жгут. Жанна с тревогой следила за его действиями, опасаясь, что вновь брызнет пузырящаяся кровь. Ничего подобного не произошло. Но ее испугало, что края раны почернели и вздулись.

– Гематома, – сказал цирюльник. – Ничего страшного. Мы вычистим все, когда рана зарубцуется. Нет, зашивать я не буду. Он молод, и, похоже, у него все само заживет.

Он наложил увлажняющую мазь из календулы и окопника, вновь перевязал рану и, получив плату, удалился.

Жанна осталась с Исааком наедине. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

– Итак, жизнь моя принадлежит тебе, – сказал он со смиренной улыбкой.

– Жизнь человека не может принадлежать никому, кроме него самого, Исаак, – возразила она. – Я не верю в цену крови. И не приняла бы такую плату, будь она мне предложена. Я смотрю на вещи иначе. Ты отдал мне сердце, но решил избавить меня от себя. Это неразумно. Одна несчастная любовь еще ладно, но две – это слишком.

Сидя на постели, он склонил голову.

– Быть с тобой всегда – это счастье. И я был бы счастлив вдвойне, зная, что сделал счастливой тебя.

Однако сказано это было не тем тоном, на какой она надеялась.

– Но горе моего отца не даст мне покоя, – добавил он.

– Твой отец – умный человек… – начала она.

– Вот именно. Он заставит себя смириться, но горе его будет ничуть не меньше.

Шахматная партия в патовой позиции, подумала она.

Через десять дней, туманной ночью, Исаак закутался в плащ, зашитый Жанной, и, все еще подволакивая ногу, которая ослабела от долгой неподвижности, отправился к отцу. Жанна дрожала от страха, что на него опять нападут грабители. Она убедила его взять кинжал, купленный ею специально для него, и использовать для опоры трость. В случае нужды трость тоже могла стать оружием. Исаак взглянул на нее с улыбкой.

– Я вернусь поздно, – сказал он.

– Я буду ждать тебя.

Вернулся он в полночь. Поскольку ключа у него не было, он позвонил в колокольчик у входной двери. Жанна спустилась вниз, перескакивая через ступеньки, с подсвечником в руке. Под мышкой он держал большую шкатулку и выглядел совершенно измученным. Она взяла у него шкатулку и поразилась ее тяжести. Они поднялись в спальню. Исаак долго молчал. Не сводя с него взора, она налила ему бокал вина. Наконец он поднял на нее глаза, казавшиеся еще чернее, чем всегда.

– Исаак Штерн умер, – сказал он.

Она ничего не поняла. Или Исаак выразил свою мысль символически?

– Исаак Штерн на самом деле умер, – повторил он. – Скончался от ран. Завтра мой отец прочтет над ним заупокойную молитву в синагоге. Над пустым гробом, ибо погибшего по ошибке захоронили в общей могиле.

Жанна была ошеломлена. И молча смотрела на его осунувшееся лицо. В пламени свечи запавшие глаза и щеки выглядели пугающе. Она представила себе муки отца, страшную церемонию погребения живого человека и буквально лишилась дара речи. Неужели все это из-за нее?

Она невольно попятилась. В немом ужасе.

Он шагнул к ней:

– Это ради моей любви к тебе.

Жанна застыла на месте. В горле у нее пересохло. Как если бы Исаак действительно умер.

Она налила себе вина. Жадно его выпила.