Ваш Ибо».

Положив записку под настольную лампу, он выключил свет и лег спать. Долго ворочался с боку на бок и лишь перед рассветом забылся в тревожном сне. Разбудил его яростно трезвонивший на прикроватной тумбочке будильник. Мама к этому времени была уже на ногах и приготовила завтрак. Сполоснувшись под холодным душем, он быстро оделся, отказался от вареников с мацони и медом, на ходу проглотил бутерброд и, пряча от матери навернувшиеся на глаза слезы, крепко обнял ее и, боясь оглянуться, сбежал по ступенькам во двор.

От утренней прохлады перехватило дыхание, сердце снова бешено заколотилось, а предательский голос принялся нашептывать: «Зачем тебе это? Там и без тебя хватает. А если убьют?.. А Гум?.. Эндер?» «Как ты будешь смотреть им в глаза?» — возражал другой. «Как?!» — И, отбросив сомнения, Ибрагим энергично махнул рукой проезжавшему таксисту.

По дороге в аэропорт он ничего не замечал и не слышал. В голове билась и пульсировала одна мысль: «Все решено! Все будет нормально!»

— Парень, проснись! Приехали! — напомнил о себе таксист.

Ибрагим встрепенулся и, расплатившись, на непослушных ногах вышел на площадь. Разлившаяся по ней людская река подхватила и внесла его в зал ожидания. У билетных касс мелькнуло осунувшееся за ночь лицо Гума, и на душе отлегло. Тот ответил вымученной улыбкой, бедняге тоже непросто далось решение. Эндер опаздывал, молчал и его домашний телефон. Время шло, а он никак не напоминал о себе, и они, не сговариваясь, решительно подали деньги и паспорта в кассу.

Посадка на рейс до Трабзона подходила к концу, но Эндер так и не появился. Бросив тоскливый взгляд на вход в аэровокзал, Ибрагим и Гум, помявшись, последними ступили на ленту эскалатора. И когда за спинной захлопнулась дверь, они с пронзительной остротой ощутили, что потеряли нечто большее, чем юношескую дружбу. Эндер навсегда остался в прошлом, к которому уже не было возврата. Все их мысли теперь занимала война. Ее леденящее дыхание они по-настоящему ощутили в «Абхазском комитете». Всего сутки, а может, того меньше оставалось до встречи с ней, и им было трудно признаться себе в том, хватит ли у них мужества не дрогнуть и в последний момент не уйти в сторону, как это произошло с Эндером.

Портовый Трабзон, ставший в эти месяцы перевалочной базой для тысяч российских «челноков» и сотен абхазских добровольцев, встретил их палящей жарой и с первых минут закрутил в водовороте событий. Эндер Козба не заставил себя ждать. Полный энергии жизнерадостный крепыш сразу же отозвался на звонок, тут же примчался в аэропорт и отвез в портовую гостиницу, напоминавшую больше караван-сарай времен султана Ахмеда. Здесь им предстояло провести ночь, так как катамаран на Сочи отплыл несколько часов назад, а следующий рейс ожидался не раньше чем на следующий день.

Ибрагим с Гумом не горели желанием провести все сутки в захудалой портовой гостинице, кишевшей «челноками», проститутками, полицейскими, и, бросив вещи в номер, отправились в город убить время. После чопорного Лондона и яркого, многоликого Стамбула он производил удручающее впечатление. Со времен Оттоманской империи в нем мало что изменилось. Узкие улочки представляли собой сплошной базар, забитый, как бочка сельдью, русскими «челноками». Уже через полчаса голова пошла кругом, и они, не сговариваясь, отправились на городской пляж. Там, провалявшись до вечера, перекусили в кафе, возвратились в гостиницу, поднялись в номер и пораньше легли спать.

Но о сне им пришлось только мечтать. Едва погас свет, как на них набросились злющие, как янычары, гостиничные клопы, а потом дали о себе знать безбашенные, в стельку пьяные русские «челноки». От истошных воплей и топота потолок и стены номера ходили ходуном, и временами казалось, что гостиница вот-вот рухнет, как когда-то рухнули крепостные стены трабзонской цитадели от орудийных залпов русского флота адмирала Ушакова.

Этот кошмар закончился лишь с наступлением утра и появлением в номере Эндера. Он принес хорошую новость: через несколько часов на морском вокзале должна начаться посадка на катамаран, отплывающий в Сочи. Не мешкая Ибрагим с Гумом отправились к кассам, но к ним было не пробиться. Галдящая очередь из «челноков» держала их в плотной осаде. Неугомонного Эндера это не смутило, по каким-то только ему известным закоулкам складской зоны он пробрался к причалу, но и там они натолкнулись на плотно сбитую толпу. Первая и последняя их попытка продвинуться на несколько метров вперед натолкнулась на упорное сопротивление разъяренных женщин-«челноков». Эндер не стал понапрасну терять время и, оставив Ибрагима с Гумом на причале, снова пропал в чиновничьих лабиринтах.

Время шло, а он все не возвращался. На катамаране дали сигнальный гудок. Ибрагим с Гумом сникли, жалея не столько о потерянных деньгах, сколько о срывающейся поездке, и с грустью посматривали на катамаран. На нем готовились убрать трап, и они в душе смирились с мыслью провести еще одну ночь в пропахшей дешевым табаком и русской водкой портовой гостинице. И тут из-за горы грузовых контейнеров показался весь взъерошенный Эндер. Похоже, схватка с портовой «мафией» далась ему нелегко.

— Все, ребята, плывем! — потрясая билетами, широко улыбнулся он.

— Сегодня?! — не мог поверить Гум.

— Сейчас! Бегом! — торопил Эндер.

Перебросив сумки за спину, Ибрагим с Гумом поспешили присоединиться к нему. Козба, мощным плечом растолкав «челночниц», протиснулся к трапу, наклонился к уху таможенника и что-то сказал. Тот бросил короткий взгляд на Ибрагима с Гумом, кивнул головой и отступил в сторону. Эндер торопливо подтолкнул Ибрагима к трапу. Тот, все еще не веря в удачу, не чуя под собой ног, поднялся на борт катамарана. Следом за ним, весело постукивая каблуками по ступенькам трапа, спешил Гум.

Еще один шаг на пути к Абхазии ими был сделан. То, что он будет нелегким, они почувствовали сразу. О месте в каюте не приходилось даже мечтать, на верхней палубе негде было упасть яблоку. «Челноки» — молодые русские девчата, навьюченные как ишаки огромными и неподъемными тюками, торопились застолбить себе места. Ибрагим и Гум с трудом протиснулись на правый борт, нашли крохотный пятачок и, сбросив с плеч сумки, уселись прямо на них.

Билеты оказались бесполезными, но им не приходилось обижаться на Эндера. В последний момент он все-таки ухитрился посадить их на борт. Не успели они осмотреться по сторонам, как прозвучал прощальный гудок катамарана. Недовольно ворчавший дизель взревел в полный бас, и за кормой вспенились седые буруны. Катамаран, перегруженный так, что легкая волна захлестывала ватерлинию, с трудом отчалил от пирса и, глубоко зарываясь тупым носом в волну, взял курс на Сочи.

Ибрагим поднялся, и сердце внезапно защемило. Справа грустно подмигнул рекламой плавучий ресторан, в вечернем полумраке растаяли башни портовых кранов. И лишь пульсирующие вспышки трабзонского маяка напоминали о турецком береге, который — и об этом ему не хотелось думать — он, возможно, видит в последний раз. Война в Абхазии зачастую выписывала добровольцам-махаджирам билет только в одну сторону.

Вцепившись в поручни, он с тоской смотрел на мерцающую тусклыми огнями бухту и ту мирную жизнь, что уже не принадлежала ему и Гуму. Их мысли были там — за мерно вздымающейся безбрежной громадой Черного моря, рядом с Владиславом Ардзинбой и теми первыми добровольцами из Турции, Сирии, Иордании и Ливана, которые уже прошли этим путем.