Во время погони мне сломали три ребра и ранили в ногу ножом. Теперь Метиас отказывается брать меня с собой.

— Будь разумным, — говорю я спустя некоторое время. — Для наблюдения за лабораторией больницы тебе нужен проницательный солдат. Если явятся нежелательные гости, я первой это пойму. Я могу прикрыть твою спину. — «Я могу защитить тебя», — добавляю про себя.

Метиас даже не потрудился подумать.

— Нет, — отвечает он. — Решение окончательное. Я не возьму тебя в лабораторию.

— Значит, ты не доверяешь мне свою жизнь. И жизни твоих солдат.

— Я полностью тебе доверяю.

Я замолкаю и смотрю, как Метиас достает из шкафа три коробки. Каждая размером двадцать на двадцать. Коробка номер один: старые фотоальбомы наших родителей. Коробки номер два и три: дневники Метиаса. Я стискиваю зубы. Не люблю, когда брат достает эти альбомы. Время от времени он просматривает их, бесполезные фотографии наших родителей. Не вижу в этом никакого смысла. Многие дети Республики потеряли родителей при более ужасных обстоятельствах, чем автокатастрофа. Зачем смотреть на фотографии людей, которых уже нет? Разве кому-то есть от этого польза? Разве это залечит твои раны? Но потом мне становится стыдно за подобные мысли. Я не знала родителей достаточно долго, чтобы полюбить их так, как Метиас. Если я оплакиваю их потерю, то оплакиваю отсутствие каких-либо воспоминаний о них. Все, что я помню, — это взрослые ноги, снующие по квартире, и взрослые руки, которые берут меня из кроватки. Все.

Все детские воспоминания — аудитория, где я получила награду, теплый суп каждый раз во время болезни, то, как меня ругают или укладывают спать, — связаны только с лицом Метиаса.

Брат открывает коробку номер три. Там лежат двенадцать дневников в кожаном переплете.

— Что ты ищешь? — спрашиваю я.

— Ничего, ничего. Просто один свой старый значок.

Ложь! Метиас держит старые значки не здесь. Метиас отряхивает руки от пыли и поднимается. Потом колеблется, словно хочет мне что-то сказать, но раздумывает. Кладет руки мне на плечи.

— Я объясню позже… нам о многом нужно поговорить. — Метиас опять смотрит на коробки с дневниками, не обращая внимания на мой вопросительный взгляд. Потом быстро целует меня в лоб. — Люблю тебя, Джучок, — произносит он свое фирменное прощание. И поворачивается, чтобы уйти, не дожидаясь, пока выражение моего лица изменится.

— Я не стану дожидаться тебя и лягу спать, — бросаю вслед, но к тому времени Метиас уже стоит у входной двери, открывает ее, уходит. Некоторое время я остаюсь на месте, сглатывая страх, который поднимается во мне каждый раз, когда Метиас идет на миссию. Словно это последний раз, когда мы виделись. — Будь осторожен, — тихо шепчу я.

Но сейчас говорить это уже бесполезно. Метиас слишком далеко, чтобы меня услышать.

В семь лет я опустил шарик дробленого льда в банку с бензином, подождал, пока жидкость затвердеет вокруг льда корочкой, и поджег. Потом запустил банку с помощью рогатки в окно местного полицейского управления. Я помню, как вскоре из-за угла вывернули пожарные машины, помню обугленные руины западного крыла здания полиции. Они так и не нашли виновника, а я не признался. В конце концов никаких улик не обнаружили. Я совершил идеальное преступление.

Мать надеялась, что я поднимусь выше своих незнатных предков. Стану кем-то выдающимся.

Я вполне известен, но мама вряд ли хотела для меня такой славы.

Снова опустилась ночь. Сорок восемь часов после того, как солдаты пометили дверь моего дома.

Я жду в тени у Центральной больницы Лос-Анджелеса, глядя на персонал, который снует туда и обратно через главные двери. Ночь облачно-безлунная, и я не вижу потрескавшийся знак Бэнк-Тауэра на верху строения. Каждый этаж освещен электрическим светом — роскошь, которая позволительна лишь для правительственных зданий и дома элиты. В ожидании разрешения въехать на подземную стоянку вдоль дороги выстроились военные джипы. Какой-то служащий проверяет их идентификационные номера. Я не свожу глаз с центрального входа, не смея шевельнуться.

Сегодня я потрясающе выгляжу. На мне хорошая обувь: ботинки из темной, разношенной до мягкости кожи, с крепкими шнурками и стальными мысками. Купил их за сто пятьдесят республиканских долларов из нашего тайника украденных денег. В каждом ботинке я спрятал нож. Двигая ступней, я чувствую кожей холодный металл. Черные штаны заправлены в ботинки, на поясе темный ремень, под подтяжками — рубашка с короткими рукавами, в карманах — пара перчаток и черный носовой платок. Вокруг пояса завязана темная рубашка с длинными рукавами. Распущенные волосы свисают ниже плеч. На этот раз я покрасил свои платиновые пряди черным спреем, словно окунул их в сырую нефть. Утром Тесс сходила на задний двор кухарни и заплатила пять долларов за ведро крови карликовой свиньи. Я намазал ею руки, живот и все лицо. На всякий случай еще обмакнул пальцы в грязь и провел по щекам.

Больница занимает первые двенадцать этажей здания, но меня интересует только один, без окон. Это четвертый этаж, лаборатория, где хранятся образцы крови и лекарства. Со стороны улицы четвертый этаж полностью скрыт за искусной каменной резьбой и старыми республиканскими флагами, темная ткань выцвела до мутно-серого тона. За фасадом располагается огромный этаж без кабинетов и дверей — просто одна огромная комната с инкубаторами, холодильниками, лампами и каталками, докторами и медсестрами в белых масках, с пробирками и пипетками. Мне все это известно потому, что я бывал там раньше. Я попал туда в тот день, когда провалил Испытание, в день, когда должен был умереть.

Я осматриваю торец башни. Иногда я врываюсь в здание, забираясь на балконы и балансируя на карнизах. Однажды я забрался на четырехфутовое строение меньше чем за пять секунд. Но эта башня слишком гладкая, на ней нет точек опоры. Придется проникнуть в лабораторию изнутри. Несмотря на теплую погоду, меня немного трясет, и я жалею, что не позвал с собой Тесс. Но двоих поймать легче, чем одного. К тому же лекарство требуется не ее семье. Я трогаю кулон, проверяя его под рубашкой.

За военными джипами подъезжает одинокий больничный грузовик. Из него выходит несколько солдат, они здороваются с медсестрами, пока остальные военные распаковывают ящики из грузовика. Лидер группы, молодой, темноволосый мужчина, с головы до пят одет в черное, исключение серебряные пуговицы, что в два ряда украшают его офицерский мундир. Мужчина сливается с ночью. Я напрягаю слух, чтобы расслышать, что он говорит одной из медсестер.

— …побережья озера. — Мужчина сжимает в руках перчатки. Я замечаю отблеск пистолета на его поясе. — Сегодня мои люди будут стоять на входах.

— Да, капитан, — отвечает медсестра.

Мужчина отдает честь:

— Меня зовут Метиас. Если появятся какие-то вопросы, обратитесь ко мне.

Они жмут друг другу руку и расходятся по своим делам.