– Ну что ж, – бери свою корзину и уходи в город.

Она взглянула на меня сквозь пряди своих волос, покорно и робко:

– Нет. Я теперь ваша служанка, – промолвила она.

О, я должен был бы смиренно припасть к ее крохотным ножкам, к ее доверчивым ножкам, омытым росой, с зарею ступившими на путь своей неведомой судьбы. Я вышел из дома. Прислонил лоб к стволу дерева. О, Природа! Омочи млеком соков эту старую гордость! Овей ее свежестью и простотой невинности!

Когда я вернулся, девушка весело напевала, стоя у жаровни, где жарились вяхири.

Я ей сказал тихонько:

– Здесь нет ни господина, ни служанки. Ты, Жаний, и я – оба равны перед лицом жизни. – Вот, что мне надо было бы тогда тебе ответить.

Пурпурное золото рассыпалось кругом над лесом. Шелковистые, липовые ткани одели деревья. Я придвинул стол к дверям. Мы ели, сидя друг против друга в аромате смолы и шафрана, наполнявшем вечерний воздух. Ножик был только у меня и потому только я разрезал куски.

– Видишь, – промолвил я ей, – теперь мы с тобой, как муж и жена на заре земной жизни.

Мое лицо было строго и важно. Я чувствовал религиозное благоговение, словно сам был участником жизни отдаленных предков.

Близ моего жилища ручей журчал созвучьем ясных струй, пробегая по ложу из крупных камней. Он спускался с вершин лесистой горы. Приносил нам отблеск небес и ветвистых дубов, отражавшихся в нем. И душа моя также, как и это волненье, озарилась на миг первобытною жизнью.

То она, то я наполняли фляжку водой из ручья, и вслед за этим она подносила ее к своим губам. А за нею и я пил студеную воду.

Все было просто и естественно, как голод и жажда и все, что исходит из источников бытия. Никто не научил нас этим простым поступкам, и мы бесхитростно воспроизводили деяния предков.

Это был первый вечер, как и то утро, было первым утром новой жизни. Великий мир невинности осенил нас вместе с тенью сумерек.

И ночь скрыла от нас в тени наши лица. Мы не знали, чем были друг для друга. Мы были участниками таинства, которое окружало нас. Быть может, наши души в этот час доверчивости покинули свои телесные оболочки и непонятно глядели друг на друга. Нам не хотелось говорить.

Легки ветерок, медленный шепот листвы долетал порывами до нас, как загадка нашей жизни. Девушка устало поникла головой, и я видел, что сон смежал ее глаза.

Я сказал ей:

– Я приготовил для тебя, Жаний, ложе из папоротника. Пойди, ложись, пока я схожу в лес. Поручаю тебя моему Голоду.

Какое-то чистое чувство возникло во мне и принудило оставить ее одну, словно она была мне единоутробной сестрой.

Иди же, непорочная Жаний! Отдохни на своей ароматной постели. Под трепетом ветвей с тобою только твой брат.

Я отправился в глубину леса. Я бродил в ночи, вдыхая свежий воздух, и потом вернулся домой. Белая безлунная ночь спустилась над нашей кровлей. И дом, казалось, сладко дышал дыханием ребенка.

Под кровлей таилась торжественная и важная тайна, как сама эта ночь. О, ночь, ты наблюдала за мной, а я был тем человеком, что скрежетал зубами и ржал, словно, жеребец от жаркого запаха женского тела.

Я спокойно заснул на мягком ложе изо мха.

Проходили дни. Я продолжал по привычке делать на ветке нарезки, и каждая полоска означала время от восхода до заката. Так я знал, что прошло уже семь дней со дня прихода Жаний. Я спросил ее:

– Сколько дней ты уже у меня? Ты помнишь, когда ты пришла?

Я говорил ей, как человек, который в прежнее время глядел, как уменьшалась вдали на небосклоне уходившая толпа соплеменников.

– В понедельник, – ответила она, и сосчитала по пальцам.

И в тот же миг пробудилось в ней молитвенное настроение. Она сложила руки, как во время бдения в маленькой белой церкви, когда старый священник приступает к причастию. И, помолившись немного, она обратилась ко мне:

– Сегодня день Господа Бога.

Ее наивная вера взволновала меня. Забытые образы встрепенулись в моей памяти. Но ей я с нежностью промолвил:

– Любой день – день Бога в природе.

И в этих словах была тоже молитва. Я говорил, словно Бог посетил меня, а ведь до этого мгновения я и не думал о Боге.

Целые дни я проводил в дремучем лесу. По утрам я отправлялся в лес с ружьем. Иногда собака моя покидала меня и без меня возвращалась домой. Тогда я оставался один. Ложился на землю или бродил под деревьями, и одиночество не тяготило меня. Теперь мой лес оживился, словно в нем обитала душа. А мне довольно было того, что Жаний наполняла собой мои комнаты, и каждое движение ее имело для меня свою прелесть и обновляло жизнь.

Я не чувствовал нужным приходить домой до наступления вечера. Мой безмятежный покой струился вместе с ветром, с сиянием неба, с песнью листвы. Порой мое сердце незаметно переставало биться. Я особенно любил сидеть в прохладной тени оврага, где по груде поржавевших камней, среди молодых кустов орешника и золотистых почек дуба – переливался с легким воркованьем ключ, перескакивавший со склона на склон, подбегая к самому порогу моего жилища. Передо мной лучи солнца играли по багряному лицу леса белых елей. Лес вился по косогору, поднимаясь зеленой плотной чащей вершин, окаймленный березами и кленом. Косули шныряли среди кустов с едким запахом своей шерсти. Я лежал, растянувшись на листьях папоротника, у самого края журчащей воды.

Она вызывала во мне воспоминание о росистом смехе зари, который так мелодично звенел под лучами утра. Их было три, три девушки с обрызганными соком ягод губами. О, это было уже так давно! То было, как старый припев легенды. Среди необъятного простора леса жизнь моя и все другие жизни терялись без числа в ясной бездне дня.

В глубине меня тоже струился родник. Легким волнением переливался маленький поток вечности. И я едва лишь мог мыслить в нежной тишине моего существованья. Мои ощущенья были глубоки, поднимались из глубины существа, подобно потоку соков под корой деревьев и течению вод в недрах земли. Дерево не знает, что живет. Ручьи не ведают, к какой стремятся цели, а вместе с тем, пересекаясь друг с другом, текут по своему назначению, являясь символом согласованности времени и всей тайны жизни.

Я не знал раньше такой сладкой дремы моей силы. То не было радостью, ибо радость деятельна, она поворачивает, смеясь, веселый жернов времен, она бьет молотом ликования по золотой наковальне жизни.

Когда я только вошел в этот лес, жизнь во мне клокотала, как бурный веселый поток. Но ныне во мне была совершенная благодать ожидания, внезапно встрепенувшаяся новая форма бытия. Я не чувствовал, что живу. Но я был ближе к смыслу своей жизни, чем в дни моей надменной гордости.

К вечеру я убивал из ружья дичь. Синеватый дым вился над нашей кровлей. Еловые поленья горели в очаге, распространяя скипидарный запах.