– Я – все и везде, и всякая вещь – есть часть моего бесконечного бытия.

Я стоял нагой и полный обожания, как человек юной поры мира.

Это было первым днем просветленья. Другие дни начались от него, подобно тому, как при вращении веялки взлетает сначала одна золотая соломинка, а за нею несутся другие. Я простерся у подножия дуба на мху среди белого утра. Никогда глаза мои не видели еще такой чудной картины. Вблизи лежал большой камень. На него зигзагами вполз уж. Я взял его в руки и прижал к моей груди. По ляжкам моим бегали насекомые. Мне на волосы падал сверху пушок молоденьких птенчиков.

Ева! Ева! Ева! Зачем ты ждешь по ту сторону света? Видишь, здесь ложе из цветов и нежных шелков. Здесь сторожит неусыпное, родное око деревьев. Нас обручит с тобою тень.

Я призывал возлюбленную деву, но она не шла. Желание мое само стремилось к ней и влекло ее за руку в это торжественное и сладостное место. Ева! Я взывал к тебе из глубины моей души, и ты вдруг явилась в блеске своего юного розового тела с маленькими яркими, как заря, персями. Как невинный юный человек я в мечтах расточал мою любовь.

Я познал, что согласно воли Божества нет лучшего в мире, чем две нагие, доверчивые души на лоне природы. Никто еще не сказал мне об этом. Но никакое слово не высказывается, и надо понимать все через самого себя. Каждый человек восстановляет правду. Я был в своей наготе среди этого леса, как символ. А теперь рядом со мной шел милый ребенок по цветущим лужайкам. И я дал ему в тайне радостное имя супруги.

Иди же ныне, возродившийся человек, которого другие люди назовут безумным!

Я звал Жаний, но из дома мне не ответил ни верный мой пес, ни она. С некоторого времени она искала уединения в безлюдном лесу. Я думал, что она ходила собирать грузди и опенки. Каждое утро она приносила ароматные и мясистые грибы. И синие сливы разносили пряное благоуханье. Орехи нагуливали сочные ядрышки. Лес доставлял нам изысканные яства.

И вот, напрасно проискав Жаний, я подумал, что она в лесу и, в свой черед, пошел под деревья, не переставая окликать ее. Я шел так некоторое время и вдруг услышал собачий лай. В тот же миг задвигались кусты. Маленькая фигурка убегала сквозь чащу кустов.

А я, смеясь, кричал безумно:

– Жаний, Жаний, не надейся убежать от меня!

У меня был какой-то неестественный, жесткий смех. Он звучал, как дорожные камни. Жаркое прерывистое дыхание обдавало мои губы, как в пору охоты, когда горячая добыча была на конце моего ружья. Я бросился через кусты, но они все плотнее и плотнее преграждали мне путь, чем дальше я забирался. Мой Голод скакал предо мной прыжками, направляясь к зеленым портикам леса.

– Иди за мной, я приведу тебя верным к ней путем, – говорила мне мордочка животного.

А я думал:

– Эта насмешливая и холодная девушка пройдет тот же путь, что и другие.

В голове моей стучало, как в барабане.

Взять бы ее за волосы и повалить на траву.

Я бежал за Голодом с прижатыми к груди кулаками. И мы достигли тенистого местечка, где она пряталась. Завидев меня она вскрикнула:

– Не подходите ко мне, вы были моим таким жестоким господином!

Она оттолкнула и Голода, проговорив:

– Я не верю и тебе, ты меня выдал.

Она прижимала руки ко лбу. Ее светлые, звучные слезы, струились из глаз. Моя ярость мгновенно остыла. Я не был больше охотником с кровавым сердцем. Тихонько притронулся я к ее плечу рукой.

– Скажи, какое зло я тебе сделал?

Мне не хотелось уже смеяться.

Ее волосы вдруг распустились и занавесили ей щеки. Я перестал видеть ее лицо. Она рыдала, как маленький лесной источник. Я стоял теперь перед ней с моей тщетной силой, как Адам, глядевшей, как капали, орошая сад рая, сладостные слезы Евы. И не знал, каким бы словом любви ее утешить. Наконец, когда я стал еще нежнее ее упрашивать, она вскрикнула невинно:

– Ты едва лишь взглянул на меня с тех пор, как я в этом лесу.

До этого она еще не называла меня на ты. Ее грудь подпрыгивала от легких толчков дыхания, подобно грациозным скачкам векши. Я сразу не понял, что она хотела сказать. Понял только, что здесь была какая-то тайна. Я отстранил от нее мои руки.

Поднял их, а они дрожали.

Но внезапно воля оставила меня, когда я увидел, как она трепетала в любовной пытке, и тогда я опустил мои руки. Они скользнули вдоль ее руки боязливо застыли на ее коленах. Только впервые я ощутил теперь ее живую форму тела. И покорно промолвил:

– Если ты хочешь сказать, что мало оказывал тебе внимания, – прости меня, прости, как и за то, что я привел тебя, юную, сюда к одинокому человеку, ибо теперь между тобой и другими людьми – лежит этот лес.

Ее пальцы разжались. Она перестала плакать и, остановив свои глаза на моих, наивно ответила мне:

– Если бы ты раньше положил свои руки мне на колени, как теперь, я не сказала бы тебе этого.

Она первая осмелилась заговорить, согласно природе. Ее очи были, как влажные глаза молодой телушки, которая глядит, как волнуется за забором ее царственный супруг. Но смущена не была тем что сказала.

Я был словно неуклюжий ребенок, держа, как яблоко в руке, ее округлое колено. Я нагнулся над нею, прислонил свое чело к ее челу в пламени ее волнистых волос. Влажное сиянье ее глаз горело на моей щеке, как капли жгучей жизни. Мы были безмолвны и тихи друг близ друга, и я ей промолвил:

– Видишь, я любовно опираюсь на твое колено и мы, – как новобрачные, как муж и жена!

О, с какой робостью проговорил я это слово, вырвавшееся из глубины моего существа! Словно моими устами промолвило все мое поколение с самой начальной поры. На берегах рек древний человек моей крови также опирался рукой на колена девы и говорил ей:

– Между тобой и мной – только твои сомкнутые колени.

Она обратила на меня свои свежие, чистые глаза, – улыбка набежала на ее уста, как молодая луна в мой первый вечер среди леса. И, опустив мне на плечи руки, сказала:

– Делай со мной теперь все, что хочешь. Я всегда буду твоею служанкой.

Одна благодатная природа научает нас божественным движением. И вот моя Жаний, девственная, как утренняя заря, ведущая с собою хоровод мгновения дня, промолвила мне слово, которым первая женщина окутала под яблонею цепями любви своего супруга.

Я впивал ее улыбку, как свежий сок. Слезы мои орошали ее волосы. Мы оба были первобытными созданиями в чудесном смущении юного желания. Наши нагие души нежно овевал холодок среди лучезарного трепета дня.

Изначальная жизнь залепетала на наших устах.

Как во сне я проговорил:

– Слушай, милая Жаний, моя Жизнь! Я бежал от тебя, но не переставал с тобою быть. Ты была мне ближе, когда тебя не было со мной. Ты была для меня целым лесом с его деревьями и птицами, и я звал тебя именами утра и ночи. Не говори, что тогда уже ты меня любила. Я не мог бы услышать это и не умереть от счастья. Но теперь, – да, промолви мне это, мой сладостный друг, – любила ли ты уже меня в ту пору, когда я с расширенным сердцем в руках углублялся в сумрак леса, чтобы внимать, как ты смеялась в журчании ручья?