Позже Патрик с удивлением обнаружил, что научился многим важным вещам, — так дети, наблюдая, учатся тому, как взрослые надевают шляпу набекрень или приближаются к чужой собаке. Он знал, какой разрушительной силой обладает кусок динамита размером с лягушку-быка. Но он усваивал эти знания на расстоянии. Его отец обретал дар речи лишь тогда, когда во время лесосплава распоряжался танцами в гостиницах Яркера и Тамуэрта. Его неизменно приглашали, и он невозмутимо поднимался на сцену, как будто выполнял свой долг, и разражался куплетами, расхаживая между скрипок и гитар, успевая проговорить последнюю фразу с такой скоростью, чтобы попасть точно в такт. Немногословный во всем остальном, его отец был столь же немногословен в роли распорядителя танцев. Его слова равнодушно слетали на танцевальный пол, а мальчик стоял у стены, беззвучно повторяя куплеты про себя. Ни один мускул не напрягался на крупном теле отца, когда он выкрикивал: «Красная тележка не шибко мчит, колеса заедает, и ось скрипит».

Бесстрастная речь. Патрик видел себя на сцене: он расхаживает взад и вперед, дерзко размахивая согнутыми руками. «Птичка, улетай — ворон, прилетай — ворон, шаг вперед — птичка, сделай поворот», — бормочет он себе под нос позже, при свете дня.

Однажды зимней ночью одиннадцатилетний Патрик вышел во двор из длинной кухни. На сетке освещенного окна бился голубой мотылек, но очень скоро исчез в темноте. Вряд ли он улетел далеко. Взяв керосиновую лампу, Патрик вышел из дому. Редкостный зимний мотылек. Он порхал над снегом, точно раненый, и Патрик без труда мог следовать за ним. На заднем дворе он его потерял, бирюзовый мотылек взмыл в небо, исчез из круга света керосиновой лампы. Что делал здесь мотылек зимой? Они не попадались ему на глаза уже несколько месяцев. Возможно, он появился на свет в курятнике. Поставив лампу на камень, Патрик посмотрел вдаль. Там он увидел то, что сначала принял за светлячков. Светлячков среди деревьев у реки. Но ведь сейчас зима! Он двинулся вперед, взяв лампу.

Путь оказался длиннее, чем он думал. Ноги в расшнурованных ботинках по щиколотку проваливались в снег. Одна рука в кармане, другая держит лампу. К тому же луна, потерявшаяся в плотных облаках, не освещала путь. Он шел на янтарное мерцание, уже понимая, что эти огоньки не могут быть светлячками. Последний из них умер где-то в складках его носового платка. (Через много лет Клара, занимаясь с ним любовью в машине, собрала его семя в носовой платок и выкинула в придорожные кусты. «Эй, светлячок!» — произнес он со смехом, ничего не объяснив.)

Он пробирался сквозь сугробы, обходил гранитные глыбы и оказался в лесу, где снег был не таким глубоким. Впереди по-прежнему мерцали огоньки. Слышался смех. Теперь Патрик знал, что это. Он осторожно крался по знакомому лесу, словно по комнатам дома, где обитают привидения. Он догадался, кто там, но не знал, что именно увидит. Потом он вышел к реке. Оставил лампу под дубом и в темноте начал двигаться к берегу.

Лед сверкал огнями. На миг ему показалось, что он попал на шабаш ведьм или на один из странных друидских ритуалов, которые он видел в любимом учебнике по истории. Но даже мальчика одиннадцати лет, в лесу, после полуночи, эта сцена ничуть не испугала. В ней было что-то радостное. Вроде подарка. Около десяти мужчин, катаясь на коньках, играли в какую-то игру. Один гонялся за всеми остальными, и как только он до кого-то дотрагивался, тот становился преследователем. В руках у каждого были стебли камыша с горящими верхушками. Это они освещали лед и мерцали за деревьями.

Незнакомцы мчались по льду, разъезжались в стороны, падали, меняли направление, чтобы убежать от погони, но ни на миг не прекращали игры. Когда они сталкивались, на лед и их темную одежду летели искры. Это и вызывало взрывы смеха — один из них остановился и попытался вытрясти кусок обгорелого стебля из рукава, крича другим, чтобы они остановились.

Патрик стоял как зачарованный. Кататься по реке ночью, ловко двигаясь в темноте, озаряя волшебным светом берег и серые кусты, его берег, его кусты. Один из них, согнувшись, проехал под длинной ветвью, вмерзшей в лед, — пучок сухого камыша у него за спиной казался пылающим петушиным хвостом.

Мальчик знал, что это лесорубы из лагеря. Ему хотелось взяться с ними за руки и помчаться на коньках до города, сбавляя скорость в узких местах и под мостами, зная, что они вернутся к темным баракам у лесопилки.

Дело было не только в удовольствии от катания. Они катались и днем. Но ночью все было по-другому. Толстый лед был крепок, и можно было, не боясь, высоко подпрыгнуть и с грохотом опуститься на его поверхность. Пучки камыша вместо фонарей не сдерживали стремительного бега. Скорость! Романтика! Один из конькобежцев вальсировал с факелом в руке…

Для одиннадцатилетнего мальчика, прожившего всю жизнь на ферме, где день был посвящен труду, а ночь отдыху, это было необыкновенное зрелище. Но он пока не научился доверять себе и этим чужакам, говорившим на другом языке, и потому не вышел из своего укрытия и не присоединился к ним. Он побрел назад через лес и поле с лампой в руке. Он чувствовал, как медленно и неуклюже шагает, ломая наст.

Так, на этом этапе жизни, разум Патрика опережал его тело.

В пять утра грузовик везет огонь по центру Торонто, направляясь по Дандас-стрит на север, к Парламент-стрит. На грузовой платформе стоят трое мужчин и смотрят в проплывающую мимо темноту — в эти полчаса, оставшиеся до работы, их мышцы так расслаблены, что они не чувствуют ни ног, ни рук, прижатых к телам и заднему борту «форда».

На зеленой двери грузовика желтыми буквами написано «ДОМИНИОН БРИДЖ КОМПАНИ». Но сейчас на грузовой платформе видно только пламя, горящее на металлической подставке размером три на три фута, там варится в котле гудрон, оставляя в воздухе едкий запах для любого, кто выйдет на улицу ранним утром.

Грузовик с грохотом несется под склоненными деревьями, иногда останавливается на перекрестках, на платформу вспрыгивают другие рабочие, и вскоре их уже восемь, огонь потрескивает, горячий гудрон то и дело брызжет сзади на шею или ухо. Вскоре их уже двенадцать, они стоят вплотную друг к другу и молчат.

Над землей начинает брезжить рассвет. Они начинают различать собственные руки, текстуру ткани на куртках, деревья, которых они прежде не видели, но знали, что они здесь. В конце Парламент-стрит грузовик сворачивает на восток, минует Роуздейлфилл и направляется к строящемуся виадуку.

Люди спрыгивают с грузовика. Из-за того что вся дорога в выбоинах, фары грузовика и пламя на платформе раскачиваются, шипит расплавленный гудрон. Грузовик движется так медленно, что люди в холодном утреннем воздухе — хотя сейчас лето — идут быстрее.

Позже они сбросят куртки и свитера, затем, к одиннадцати часам, — рубашки и склонятся над черными реками гудрона только в брюках, башмаках и кепках. Но сейчас повсюду, на машинах и тросах, лежит тонкий слой инея, а лужи, по которым они ступают, покрыты ломким льдом. Тьма быстро испаряется. Когда становится светлее, они видят свое дыхание, выдыхая прозрачный воздух. У виадука грузовик наконец останавливается и гасит фары.