с Дельной Дубровой он все никак не оказывался. Да и не уверен был, что Гланя ему обрадуется. Навязываться не хотел.

— Еще повоюю, — ответила Аглая. — Живот, конечно, болит, если полдня в седле провести или там ползком час. Но доктор, которого ты привез, операцию провел на совесть. А ты что ж не куришь-то?

— Дак нечего курить-то, третьего дня табак вышел, — ответил Лекса, не в силах перестать лыбиться.

— Угощайся, — Аглая достала пачку «Тройки». Папиросы из последней поставки, у всех они уже давно вышли.

Лекса скурил уже не одну дюжину таких же точно пачек, и все одно, казалось, лучшего курева у него не было в жизни, чем эта, из рук Гланьки, папироса.

Они не спеша вышли за ворота и пошли по Дворянской улице. Лед похрустывал под ногами. Лужи промерзли до самого дна, так что можно было не опасаться промочить ноги. Газовые фонари не работали, а солнце давно зашло, но свежий чистый снег лежал повсюду, потому по-настоящему темно не было. Некоторые дома стояли пустые, окна и двери заколочены — хозяева предпочли уехать от греха подальше; но в целом город остался живым. Во многих окнах мерцали свечи или керосинки. Инженеры обещали восстановить электроснабжение со дня на день.

— Я о многом передумала в госпитале, — сказала Аглая, пиная на ходу комья снега. — Осознала, что, видимо, в погоне за счастьем всего человечества обидела того самого человека, счастье которого в действительности от меня зависело.

Она остановилась у фонарного столба. Пушинки снега оседали у нее на ресницах и выбившихся из-под шапки прядях. Никогда прежде ее черты не выглядели такими мягкими.

Значит ли это, соображал Лекса, что теперь он может поцеловать ее? А что он ел давеча? Капусту квашеную, ах черт, незадача. А ежели еще в бороде застряла, стыдоба…

И тогда Аглая сама поцеловала его, и все сделалось неважно. Зимняя ночь враз потеплела, словно наступила весна. Замерзшие семена пробудились в недрах земли и рвались к жизни сквозь лед и колючую проволоку. Осколки снарядов ржавели и рассыпались в прах, побежденные проросшей сквозь них молодой травой.

Счастливый Лекса чуть отстранился. Поправил на Глане расстегнувшуюся шинель, и она не возражала. И когда он склонился к ней, чтоб целовать ее снова, раздались голоса и конское ржание.

— Какого черта ты тут забыла, комиссар? — выпалила Аглая, рассмотрев всадников. — Тебе в Богословке надо быть!

— Что стряслось, Сашка? — спросил Лекса, спешно беря Робеспьера под уздцы. Комиссар уже не держала поводья. — На тебе лица нет…

Саша выглядела — краше в гроб кладут. Выбившиеся из-под платка волосы покрылись инеем, словно она враз состарилась. Взгляд был такой, что Лекса подумал отчего-то — беда с ее мужем. Но Михалыч все это время работал здесь, в Тамбове, это комиссар пропадала невесть где, и вернулась явно не с добрыми вестями.

— Все случилось, Лекса, — сказала Саша посиневшими губами. — У вас тут аэропланы были уже?

— Был один разведчик, да отогнали его из орудия. За околицей еще обратно повернул.

Лекса помог Саше спешиться, комиссар почти упала из седла ему на руки. Промерзла она так, словно прибыла в этот тихий вечер из самого сердца вьюги.

Из-за двери столовой городской управы, где Князев ужинал вместе с другими командирами, раздавались громкие голоса и смех. Навстречу выскочила бойкая раскрасневшаяся бабенка со стопкой грязных тарелок в руках; напоровшись на Сашин взгляд, потупилась и вжалась в стену. Лекса на ходу попросил ее разжечь самовар и сыскать сахара. Что бы там ни было, а напоить горячим сладким чаем замерзших до полусмерти людей надо.

Саша переступила порог, и все взгляды обратились к ней. Разговоры мигом стихли. Она ступала по паркету с усилием, будто преодолевала речное течение. Обменялась быстрыми взглядами с Белоусовым и направилась к Князеву, не глядя ни на кого больше. Он тяжело поднялся ей навстречу. Массивный деревянный стул, отодвинутый им, оглушительно проскрежетал в повисшей над залом тишине.

Саша молча достала из внутреннего кармана пальто сложенную вчетверо бумагу и протянула Князеву. Лекса заметил две черные полосы через весь лист.

Князев читал, и лицо его каменело.

— Как ты решишь, так и будет, Федя, — сказала Саша не своим, высоким, жалобным почти голосом. — Что скажешь, то я и сделаю.

Князев глянул на нее безо всякого выражения и снова уставился в бумагу.

— Как же они выросли, — сказал он наконец очень тихо. Аккуратно сложил лист и убрал в карман кителя. Обвел собравшихся таким взглядом, словно видел впервые.

— Значит так, — веско сказал Князев. — Расклад поменялся. План, который сегодня обсуждали, надобно менять.

— Что произошло? — спросил Белоусов.

— Они теперь берут заложников. Семьи. Моя первая, но это только начало. Вагоны с колючей проволокой, которые разведка видала, да не поняла, куда столько — это для концлагерей. Туда народ из деревень сгонять будут. Действуем так, — Князев посмотрел в темноту за окном и сжал в кулаке бороду. — Четверть часа закончить ужин. Вино убрать. Всех вернуть, кто восвояси ушел. Новый боевой приказ готовить станем. Пусть главком решает, как семьи наших вывести. Куда отправить их, кто где кого примет — это пусть он на себя возьмет, а мы обеими дивизиями ударим по их главным силам. Михалыч, карты достань, все, какие есть.

— Федя, как же ты теперь? — Саша так и стояла посреди зала, ее била крупная дрожь.

— Подбери сопли, комиссар! — прикрикнул Князев. — На тебя люди смотрят. Чтобы через четверть часа взяла себя в руки. Работать надо, планы менять. А покуда выйди. Нечего панику разводить!

Лекса заметил, что Белоусов замер в нерешительности. Он должен был одновременно и подготовить бумаги к срочному совещанию, и позаботиться о жене, с которой явно не все было ладно. В картах Лекса ничего не смыслил, а вот помочь замерзшему человеку вполне мог. Взглядом испросив у Белоусова разрешения, Лекса приобнял Сашу за плечи и вывел в соседний кабинет, поближе к жарко натопленной изразцовой печи.

Пять минут спустя Саша, со стаканом горячего чая в руке, укутанная в выпрошенный у кого-то из местных баб салоп, взяла папиросу из подаренной Аглаей пачки.

— Смотри, Лекса, как проявляется в такие минуты, кто чего стоит… Вот вроде удар направлен по Князеву в первую очередь. Я думала только о нем. И о себе… — Саша сжала папиросу так, что переломила пополам, рассыпав табак. Лекса прикурил для нее другую. — А он сразу позаботился обо всех. Как же мы будем без него…

— Типун тебе на язык, комиссар! Как это — без него! Думать не смей!

Саша ничего не ответила, только