оскорбительного отношения к вашему свободомыслию, к законным требованиям вашего разума, огульного отрицания вашей правоты; хотя бы даже в форме наивной надежды в краткой беседе обратить вас из неверия в веру мою.

Более того, вера моя требует от меня такой степени любви к вам, что потребностью этой любви является справедливое к вам отношение, доброжелательное понимание ваших побуждений и ваших целей, искреннее желание найти точки соприкосновения с вами и достигнуть единомыслия и единодушия во всём, в чём возможно, без измены вере, правде и добру.

Слова «вера» и «неверие» – только буква, кличка, в которую могут быть вложены самые разнообразные содержания. Как между верующими, так и между неверующими есть люди глупые и умные, злые и добрые, честные и нечестные, скотоподобные и богоподобные. И вера, и неверие, проходя через призму души, окрашиваются разно, до такой степени разно, что люди одной клички могут совершенно не понимать друг друга, говорить на совершенно противоположных языках и люди разных кличек могут оказаться в высокой степени единомысленными и единодушными между собою.

Кроме перечисленных разрядов есть и между верующими, и между неверующими люди рутины, люди малой энергии, люди не творящие разумно жизнь, а пассивно отдающиеся общему течению, «заеденные» той средой, в которой они вращаются. Такие люди способны по недостатку силы воли, по лени духовной говорить глупости и жить глупо, не будучи глупыми, исповедовать злые теории и делать зло, не будучи злыми, выражать несправедливые суждения и уживаться с подлостью до попустительства, до соучастия, не сознавая себя подлецами и во всём остальном не будучи ими, просто по рутине, малодушно отступая перед трудностями тех реформ, которых потребовало бы более разумное и честное отношение к жизни, как в области своего внутреннего «я», так и в области семейных, социальных и политических отношений.

Конечно, к людям глупым, злым и нечестным, будь они верующие или неверующие, обращаться с краткой беседой, наивно воображая, что можно так легко исцелить их от тупого фанатизма, превратить из злых волков в кротких овечек и из представителей эгоизма в героев чести, готовых пострадать за правду, – и глупо, и бесцельно.

Обращаюсь к вам – умные, добрые и честные, с возвышенным образом мыслей и благородными, честными стремлениями. Самое большее – вместе с вами обращаюсь к людям рутины, к людям слабой воли, плывущим за общим течением, тяготясь рутиной, желая просвета. К вам я обращаюсь сознательно со словами: «дорогие братья и сёстры», словами, которые для меня – такая святыня, что я не могу легкомысленно употреблять их. К вам я обращаюсь с этим словом любви, имея основание надеяться во многом найти братьев в вас, неверующих, во многом быть признанным братом вами, оставаясь верующим, ни одним словом не только не изменив вере моей, но и не погрешив перед нею.

Близко знакомый с настроением умов и сердец не только нашей русской интеллигенции, но и большинства народов Западной Европы, я знаю, какую вражду питают не только фанатики веры к неверующим, но и многие неверующие к вере, к самой идее о Боге – Творце мира, индивидуальном Высшем Разуме, индивидуальной Высшей Любви мира. Знаю, что для этой вражды есть разумное основание, до того вера оклеветана самими верующими, их складом ума и симпатий, их укладом жизни. Знаю, что есть между неверующими люди умные и добрые, с возвышенным образом мыслей и благородными стремлениями, которые не только во имя разума, но и по требованиям разума отвергают те нелепые, вредные для человечества суеверия, которые слишком многими выдаются за веру; именно из любви к человечеству они боятся тех пут, которые стремятся наложить на разум, боятся тех грубых насилий, которыми, как железными цепями, стремятся сковать свободу жизни, и всё это во имя веры, будто бы по требованиям её. Знаю, что люди с возвышенным образом мыслей боятся веры как врага всякой возвышенности, всякого благородства, всякой правды, всякой свободы, всякой радости. Знаю, что люди благородных стремлений боятся веры как тормоза для оразумления жизни, для благоденствия человечества, для всякого прогресса в направлении торжества свободы, равенства и братства, для торжества красоты, поэзии и счастья земной жизни человечества.

И опять, и опять повторяю, мы, верующие, сделали слишком много, чтобы оклеветать веру, внушить к ней такое недоверие, навязать по отношению к ней такие предубеждения. Мы, верующие, так во многом виновны в деле искажения правды веры, что не нам судить неверующих, как бы со своей стороны они ни были виновны в других направлениях.

Как бы то ни было, исторический факт налицо: вера и неверие стоят друг против друга, как два враждебных лагеря, самое дело прогресса приняло характер не мирного дружного созидания, а ожесточённой борьбы, ожесточённой и ожесточающей. Вся жизнь современного человечества имеет характер вооружённого мира. Вооружённый мир непрочен – он слишком дорого стоит, чтобы враждующие стороны не стремились при первой возможности заставить противника возместить эти расходы, а если можно, то и капитулировать, без чего не имели бы никакого смысла ни дорогостоящее вооружение, ни утомительная борьба. И вот всё чаще и чаще этот непрочный мир нарушается. В пылу борьбы обе стороны фанатизируются, доходят до слепой несправедливости, до слепой ненависти друг к другу. Не остаётся более никаких объединяющих начал, никакого желания прийти к соглашению, даже только понять друг друга, нет и никакого выхода из этого ада непрестанной грубой борьбы, прогрессивного ожесточения и твёрдой решимости во что бы то ни стало победить противника, а не стать друзьями из врагов путём мирного и прочного соглашения.

Крайняя степень ожесточения проявляется всё чаще и чаще и всё в больших и в больших размерах во всех областях духовной, семейной, социальной, трудовой, политической, церковной и международной жизни. Если мне скажут: «Когда же было лучше?» – я отвечу: «Всегда было много зла, но никогда ещё зло не было столь вменяемо человечеству, никогда ещё оно не принимало таких опасных размеров». Всегда была анархия в умах и сердцах людей: анархия недомыслия, злобы, грубого эгоизма, гордости, корысти и самодурства. Не будем ошибаться, в период бессознательности, когда человечество в громадном большинстве своих представителей являло тип скотоподобных существ, пьяных жизнью и не сознающих своё звероподобие, несомненно они были более извинительны в своей невменяемости, чем мы. Не будем ошибаться. Несомненно и то, что когда в период звероподобия порядок поддерживали мерами страха и насилия, когда анархию самодурства повадно было проявлять только немногим, это представляло меньшую опасность, чем теперь, когда все убеждены в своём неотъемлемом праве проявлять свободу своей индивидуальности без всякого отношения к её