Манелла, удивившись, смущенно сказала:

— Благодарю вас, дядя Герберт. Мне кажется, это первый комплимент, который я услышала от вас за всю свою жизнь.

Граф Эйвонсдейл не отвечал. Его взгляд блеснул хитрецой, и у девушки почему-то похолодело внутри.

Ей пришло в голову, что ее дядя, который успел обнаружить свою готовность продать все, что только можно, каким-то образом и в ней увидел весьма ценное достояние.

Будь Манелла более искушенной в делах света, она поняла бы, что, подобрав ей подходящего, по его меркам, жениха, Герберт Эйвонсдейл таким образом обеспечивал определенный доход и себе.

Кроме того, престижный брак племянницы укрепил бы и его положение в обществе.

Манелла прекрасно помнила, что ее отец часто говорил:

— И почему мой братец так любит жить в Лондоне? Мне это совсем непонятно. Впрочем, он смолоду был таким: не любил деревню, не питал интереса к сельской жизни и скверно стрелял.

В устах отца Манеллы подобная характеристика звучала совершенно убийственно. По его мнению, любому английскому джентльмену надлежало любить деревенскую жизнь и сельские занятия.

Истинный джентльмен, по общим понятиям того времени, должен был более всего желать скакать на самых резвых лошадях и охотиться на птиц самого высокого полета.

Иногда, когда в Эйвонсдейл приезжали погостить родственники, Манелле доводилось слышать, как они приглушенными голосами обсуждали дяди Герберта.

Не то чтобы ее интересовала тема разговора. Просто взрослые собирались в гостиной, а она сидела поблизости, в небольшой комнате, откуда было просто невозможно не слышать их разговоры. Кто-нибудь неизменно упоминал очередную экстравагантную выходку непутевого родственника.

Кроме того, для обсуждения всегда имелась и другая тема — его бесконечные романы, нелепые, скандальные, всегда связанные с большими расходами для семьи старшего брата.

Если остальных родственников, особенно дам, прежде всего волновала неискоренимая безнравственность молодого человека, отец Манеллы более огорчался из-за его вечных, ни с чем не сообразных долгов.

Когда Герберт был не в состоянии расплатиться по векселям — а на самом деле это было всегда, — кредиторы обращались к его старшему брату.

В таких случаях шестой граф Эйвонсдейл оказывался перед дилеммой: либо заплатить, либо предоставить Герберту гнить в долговой тюрьме.

Манелла знала, как сильно отец страдал от того, что состояние семьи, и без того весьма скромное, растрачивается на его взрослого брата, прожигающего жизнь.

Ведь это означало, что сам он, шестой граф Эйвонсдейл, не мог купить понравившуюся лошадь или бывал вынужден уволить одного из егерей, хотя тот был совершенно незаменим. Из-за этих посторонних расходов дом не ремонтировался, хотя в ливень в некоторых комнатах слуги не успевали менять тазы, подставляемые там, где протекала крыша. Однажды Манелла решилась спросить отца:

— Ну почему вы все время платите за дядю Герберта? Ведь он совершеннолетний, и вы не несете за него никакой ответственности.

Отец, сухо улыбнувшись, ответил:

— Знаешь, как говорят в наших местах крестьяне? Кровь людская — не водица. Это значит, что при всех своих недостатках Герберт остается мне братом. Кроме того, я обязан блюсти честь семьи.

Короче говоря, граф Эйвонсдейл не мог допустить, чтобы его брат попал в тюрьму.

Герберт превосходно понимал принципы, двигавшие его братом, и ничуть не боялся позорного заключения.

— Ненавижу его! Как я его ненавижу! — повторяла Манелла.

Она рассеянно смотрела в зеркало, которое в последнее время стало особенно занимать ее.

Недавно молоденькая горничная сказала Манелле, что ее лицо имеет форму сердечка. Поглядевшись в зеркало, девушка решила, что это правда. При этом она заметила, что, пожалуй, выглядит совсем неплохо.

Волосы Манеллы были того бледно-золотистого цвета, каким в погожее утро окрашивает небо восходящее солнце, а глаза — не голубые, как можно было ожидать, учитывая, что Манелла англичанка, а зеленые, словно лесное озеро, в котором отражаются кроны деревьев. При некоторых поворотах в них поблескивали золотые искорки, словно сквозь густую листву деревьев на водную гладь изредка попадали солнечные лучи. А ресницы, как ни странно, были совсем темные. Этим, как всегда говорил отец, Манелла была обязана одной из своих прапрабабок, испанке, жене первого графа Эйвонсдейла.

К сожалению, в фамильной коллекции картин не было портрета этой дамы, возможно, потому, что в свое время против нее ополчилась вся родня — из-за ее национальности.

В семье была еще одна иностранка, украсившая генеалогическое дерево Эйвонсдейлов в более позднее время, — бабушка Манеллы, француженка.

Традиционно считается, что француженки — брюнетки, но у графини Катрин из Нормандии волосы были светлые. Только глаза выдавали в ней чужеземное происхождение.

Думая о бабушке, пережившей сноху и скончавшейся за полгода до сына, Манелла пыталась представить, как горько ей было сознавать, что ее родина воюет со страной, где она прожила всю свою взрослую жизнь.

Однако, судя по записям, сохранившимся в дневнике этой дамы, она была на редкость счастлива.

Бабушка научила Манеллу говорить по-французски не хуже, чем по-английски.

Под впечатлением рассказов о злодеяниях наполеоновских войск, свирепствовавших в Европе, Манелла как-то объявила, что откажется говорить по-французски, если войска «антихриста» вторгнутся в Англию.

— Не буду же я разговаривать на языке врагов! — пояснила она.

— По моему мнению, англичане делают непоправимую ошибку, не желая изучать никакие языки, кроме родного. В конце концов, Англии ведь приходится общаться с другими странами Европы, — возразила бабушка. — Кроме того, у нас во Франции говорят:

«Никакое умение на вороту не виснет». Это означает, что все, что ты знаешь, в какой-то момент может вдруг пригодиться. Вот ты, например, научилась готовить французские блюда. Вдруг жизнь повернется так, что тебе придется обходиться без кухарки или, боже сохрани, зарабатывать себе на жизнь. Тогда-то ты и вспомнишь наши рецепты.

Манелле оставалось лишь признать справедливость этих доводов.

Поэтому она продолжала разговаривать с бабушкой по-французски и читать французские романы, которыми старая дама снабжала внучку.

— Интересно, — спросила себя Манелла, — что бы бабушка предприняла в подобных обстоятельствах?

Не зная точного ответа на этот вопрос, впрочем, совершенно умозрительный, Манелла была совершенно уверена в одном: бабушка ни за что не дала бы силой выдать себя замуж за нелюбимого человека.

— Флэш прав, — сказала себе Манелла. — Мне придется бежать.

Оставалось продумать детали. Ей, разумеется, придется зарабатывать себе на жизнь, и Манелла прикидывала, какое из ее не столь многочисленных умений может принести ей деньги. В конце концов она пришла к выводу: