— Вольному воля. Принуждения, конечно, не будет.

Немного погодя их разнесло по разным концам комнаты, и Рад внутренне вернулся к тому своему решению, что принял, когда только узрел памятный нос: знакомое лицо — и не более того. Не знакомый. Знакомый — это тот, о котором знаешь, кто он, что делает в жизни, а тут — ничего, даже имени не вспомнить.

И только подумал, что не вспомнить, как имя тотчас же всплыло в памяти: Андроник. Действительно редкое имя.

Было уже около девяти вечера, когда от разрозненных групповых разговоров перешли наконец к общему обсуждению того, из-за чего был устроен сбор. Минула полночь, закрылось метро, стукнуло два часа и потек третий, а ни устава, ни программы принять не удавалось. Зубы Раду уже не ломило, темя не жгло. Рот раздирало зевотой. Ему уже не было все это интересно. Аромат новизны и необычности, так круживший голову вначале, полностью выдохся, и пища, что предлагалась, без него потеряла всю остроту. Не хотел он ни в какую партию. Ни в ту, что властвовала семьдесят лет, ни в эту, что должна была стать ей оппозицией. Он хотел получить диплом, прорваться в аспирантуру, а дальше… дальше было бы видно. Его, в сущности, все устраивало в своей жизни. А если ты не в числе избранных, чтобы купить билет на Горовица, так билетов на Горовица всегда на кого-то не хватит. Обойдись не такой знаменитостью.

Рад поискал глазами сокурсника, с которым, как тот пошел пожимать руки, ни на мгновение больше не сходились. И не обнаружил его. Зато он обнаружил, что в комнате стало ощутимо просторнее. Народу убавилось, и изрядно. Рад понял, надо линять и ему.

Оказавшись в коридоре, прежде чем нырнуть в ночь, он решил зайти в туалет. Дверь совмещенного с ванной комнатой туалета была заперта. Рад подергал ее, проверяя, точно ли внутри кто-то есть, и мужской голос оттуда ответил с недовольством:

— Минутку, минутку.

Когда после раздавшегося рыка воды дверь открылась, изнутри вышел консерваторский сотрапезник.

— Какая встреча! — сказал сотрапезник. — Не уходить намылились? А то я лично — да. Если тоже — подожду. Вдвоем веселее.

Вдвоем, учитывая время суток, действительно было бы веселее.

— Подождите, — сказал Рад.

Ночь распоряжалась улицей со свирепостью штурмовика, ворвавшегося в крепостные ворота. Февральский ветер резал лицо остро отточенным лезвием бронзового ахейского меча, по ногам мело снежным пеплом догорающей цитадели зимы, еще не сокрушенной, но уже обреченной.

Вся открывающаяся глазу перспектива улицы, что в ту, что в другую сторону, была пуста, ни души, кроме них, и ни одной машины на дороге. До метро «Профсоюзная» было пять минут ходу, но открытия метро пришлось бы ждать три с лишним часа.

— Э-эх, где мой белый «мерседес»!.. — поднимая воротник дубленки, выдохнул консерваторский сотрапезник на мотив песни Высоцкого «Где мой черный пистолет».

— На Большом Каретном, — невольно ответилось у Рада по тексту песни.

— Не совсем, но почти, почти, — согласился сотрапезник из мехового шалаша, устроенного вокруг лица. — На Столешниковом вообще, там обитаю. Дом, где «Меха», знаете? Угол Столешникова с Пушкинской.

Ого, где жил его сотрапезник. Рад как бы присвистнул про себя. Угол Столешникова с Пушкинской — это было пять минут пешком до Кремля.

— Знаю, где «Меха», — сказал он.

— А вы где обитаете? — спросил сотрапезник.

— О, — протянул Рад. — Далеко от ваших мест. Метро «Первомайская».

Он жил с родителями на Сиреневом бульваре, в хрущевской пятиэтажке, глядя отсюда, где они сейчас были с консерваторским сотрапезником, — на другом конце Москвы.

— И что, думаете, из этой глухомани — до вашей глухомани? — воскликнул консерваторский сотрапезник. — Кто вас повезет! Это если только за стольник, — проиграв голосом на «стольнике», отослал он Рада к их встрече в консерваторском буфете.

— За стольник! — откликнулся Рад с той интонацией, что означала: «Еще не хватало!» — Но не сидеть же там было дальше! — не удержался он от попытки оправдать свой легкомысленный уход из квартиры среди ночи.

— Конечно, нет, — отозвался его компаньон по ночной прогулке из уютного мехового шалаша дубленки. — Их там всех повяжут, кто остался. Не с минуты на минуту, так через полчаса. Ну через час, не дольше.

— Кто повяжет? — Рад остановился. Они шли по направлению к центру обочиной дороги, чтобы проголосовать, если вдруг машина, и в нем, как если б он сам был машиной, словно вдруг нажали на тормоз. — ГБ, ты имеешь в виду?

Он не заметил, как перешел на сближающее «ты».

— Кто ж еще, — ответил его спутник, нетерпеливо перетаптываясь перед ним. — А ты что, не потому разве ушел?

Он тоже тотчас, и даже спедалировав это голосом, перешел на «ты».

— А ты потому? — спросил Рад.

— А что же мне, ждать, когда в дверь позвонят, а потом у них под мышкой проскакивать? Они под мышкой проскочить не дадут. Доказывай после, что не верблюд.

— А откуда ты знаешь, что из ГБ придут? — спросил Рад, трогаясь с места.

— Да от тамошних ребят и знаю, — обыденно произнес собеседник Рада. Словно водиться с ребятами из госбезопасности было то же самое, что ежедневно чистить зубы. Раз утром, раз вечером. По утрам и вечерам.

— И что, знал, что придут, а все равно потопал? — Рад услышал в своем голосе нечто вроде невольного восхищения.

— Да, а чего же, — отозвался его спутник с быстрым довольным смешком. — Ребята мне так и сказали: хочешь послушать — сходи послушай. Только слиняй вовремя.

— Так и сказали?

— Так и сказали. А что, они же не звери. Им себе лишних хлопот тоже не нужно. Или полсотни вязать — та еще морока, — или человек двадцать. Разница же. Кто утек — пусть утекает, а кто не спрятался — я не виноват.

Разговор становился с каждым шагом интересней и интересней. Рад отправился на эту квартиру, честно можно сказать, из чистого любопытства и не имея понятия, что встреча под колпаком у госбезопасности, а человек — все зная, рискуя, знал — и пошел.

— А зачем ты хотел послушать? — спросил он своего спутника.

— Почему нет, — ответил тот — все с тем же быстрым довольным смешком. — Кто знает, как все развернется. Вдруг они и в самом деле к власти прорвутся? С будущей властью хорошо заводить дружбу, когда она еще не власть, а так, сырая глина. Потом затвердеет — лоб расшибешь, а внутрь уже не прорвешься.

Ударом беспощадного ахейского меча порыв ветра снес с Рада шапку, он поймал ее на излете и водрузил обратно на голову. Темя оплеснуло волной холода, но Раду и без того его морозно жгло — как тогда, в самом начале дискуссии в оставленной ими квартире. Никогда в жизни он не думал о тех вещах, о которых говорил его собеседник. Даже близко не подходил к таким мыслям.

— Тебя что, послал кто-то? — спросил он.