Но ситуация менялась. Границы между моралью и безнравственностью, казалось, стирались повсеместно. Элизабет Кэди Стантон [26] настойчиво требовала разрешить разводы. Кларенс Дэрроу ратовал за свободную любовь. Некая молодая особа по фамилии Борден убила своих родителей.

А в Чикаго с поезда сошел молодой симпатичный доктор с хирургическим саквояжем в руке. Он влился в мир, заполненный криком, дымом и паром, густо пропитанный запахом говяжьих и свиных туш. Он нашел окружающую обстановку привлекательной.

Уже потом стали приходить письма от семейств Сиграндов, Уильямсов, Смайтов и других неназванных здесь людей; все письма были посланы в странный мрачный «замок» на углу Тридцать шестой улицы и Уоллес, и все письма содержали мольбы сообщить местонахождение дочерей и их детей.

Было так легко исчезнуть, так легко все отрицать, как и маскировать в дыму и грохоте нечто мрачное и страшное, что пустило свои корни.

Таким был Чикаго накануне величайшей в истории выставки.

Во второй половине дня в понедельник 24 февраля 1890 года примерно две сотни человек толпились на тротуаре возле дома, где помещалась редакция газеты «Чикаго трибюн»; подобные толпы людей собирались возле каждой из двадцати восьми других выходивших в городе газет, а также в вестибюлях отелей, в барах, в офисах «Постал телеграф компани» и «Вестерн Юнион». Среди собравшихся у входа в «Чикаго трибюн» были бизнесмены, конторщики, коммивояжеры, стенографисты, офицеры полиции и как минимум один парикмахер. Мальчишки-рассыльные стояли наготове, чтобы пуститься во весь опор сразу, как только появятся новости. Воздух был холодным. Смог заполнял пространства между домами и ограничивал пределы видимости несколькими кварталами. Время от времени офицеры полиции расчищали дорогу для ярко-желтых городских вагонов городской канатной дороги, которые горожане называли «хватал-вагонами», поскольку двигаться они могли только при постоянном контакте с кабелем, проложенным вдоль улицы. Подводы оптовиков, нагруженные товарами для розничных торговцев, громыхали по камням мостовой; запряженные в них огромные лошади выпускали из ноздрей струи пара в сгущающийся предвечерний сумрак.

Толпа перед входом была буквально наэлектризована, поскольку Чикаго считался городом с большим самомнением и спесью. На каждом углу в городе люди вглядывались в лица владельцев магазинов, водителей такси, официантов и коридорных с целью узнать, есть ли какая-либо новость и если есть, то какая она – хорошая или плохая. Пока что нынешний год был хорошим. Население Чикаго только что превысило миллион человек, а это сделало его вторым по численности городом в стране после Нью-Йорка, хотя недовольные жители Филадельфии – прежде вторым по численности населения был этот город – тут же объявили, что Чикаго совершил обман, включив в свои границы большие участки земли как раз во время переписи населения 1890 года. При спорах об этом жители Чикаго только пожимали плечами. Большое и должно быть большим. Сегодняшний успех развеет наконец-то существующее на востоке восприятие Чикаго как всего лишь жадного, известного лишь своими свинобойнями захолустья; неудача в этом соревновании обернется унижением, от которого город оправится не скоро, особенно если принять во внимание, насколько беззастенчиво его руководство хвасталось, что Чикаго одержит победу. На сей раз спесь и бахвальство были более чем серьезными и совершенно не походили на те постоянные беззлобные насмешки нью-йоркского редактора Чарльза Андерсона Дана [27], шутливо называвшего Чикаго «Городом на ветрах», намекая на то, что в городе постоянно дуют сильные ветры с озера Мичиган.

В своих кабинетах, расположенных на верхнем этаже здания «Рукери» [28], Дэниел Бернэм (ему тогда было 43 года) и его партнер Джон Рут (ему только что исполнилось 40) ожидали итогов переписи, волнуясь еще больше, чем большинство жителей города. Они были участниками секретных переговоров, в результате которых получили твердые заверения, в соответствии с которыми составленные ими планы включали в себя проведение разведочных и инженерных изысканий в районах, еще не вошедших в состав города. Они считались ведущими архитекторами Чикаго и заслужили это тем, что были пионерами возведения высотных построек, а главное, благодаря проектированию первого здания в стране, где слово «небоскреб» до этого не было известным; по общему мнению, ежегодно по несколько спроектированных и построенных ими зданий становились самыми высокими в мире. Когда они перебрались в «Рукери», на углу улиц Ласалль [29] и Адамс, в это прекрасное, словно наполненное светом здание, спроектированное Рутом, их глазам предстал вид озера и города, который до этого не видел никто, кроме строителей. Но при этом они понимали, что результат, ожидаемый сегодня, может в значительной степени повлиять – причем отрицательно – на достигнутые ими успехи.

Новость должна была прийти по телеграфу из Вашингтона, и «Трибюн» рассчитывала получить ее от одного из своих репортеров. Ведущие редакторы, сотрудники редакционных отделов, наборщики подготавливали дополнительные «экстренные» выпуски, а кочегары постоянно подбрасывали уголь в топки для обеспечения требуемого давления пара для работы печатных станков. Был назначен особый клерк, в обязанности которого входила наклейка на оконное стекло каждого только что напечатанного бюллетеня, дабы прохожие могли его прочесть.

Вскоре после четырех часов по стандартному чикагскому железнодорожному времени «Трибюн» получила первую телеграмму.

* * *

Даже сам Бернэм не мог с уверенностью ответить, кто первым высказал эту мысль. Казалось, что идея отметить четырехсотлетие открытия Колумбом Нового Света именно таким образом – сделать его местом проведения Всемирной выставки – возникла одновременно во множестве голов. Поначалу эта идея не побудила общество к активным действиям. После окончания Гражданской войны Америка прилагала все силы к продвижению вперед, к богатому и устойчивому будущему, а поэтому, казалось, проявляла весьма пассивный интерес к празднованию юбилеев, связанных с далеким прошлым. Однако в 1889 году Франция предприняла такое, что не только поразило, но и побудило к действию, казалось, всех и каждого.

В Париже, на Champ de Mars [30] французы открыли Exposition Universelle – Всемирную выставку – столь огромную, эффектную и экзотическую, что посетители покидали ее с твердым убеждением, что никакая выставка не сможет с нею сравниться, не говоря уже о том, чтобы ее превзойти. В центре выставки стояла башня из железа, поднимающаяся к небу на тысячу футов – ее высота намного превосходила высоту любого другого строения, созданного руками человека на Земле. Эта башня не только увековечивала славу своего создателя, Александра Густава Эйфеля, но и являла собой доказательство того, что Франция отобрала у Соединенных Штатов право доминировать в области использовании железа и стали, несмотря на Бруклинский мост [31], Кривую подкову [32] и другие неопровержимые вещественные доказательства, демонстрирующие превосходство американских инженеров.