Бернэм сразу сблизился с Рутом. Бернэму нравились белая кожа Рута и его мускулистые руки; нравилась поза, в которой тот работал за чертежным столом. Они подружились, а затем стали партнерами. Свой первый доход они зафиксировали за три месяца до паники 1873 года, внесшей хаос в национальную экономику. Но на этот раз Бернэм не спасовал. Партнерство с Рутом помогло им обоим удержаться на плаву. Благодаря этому партнерству они пережили застой и, казалось, накопили сил. Они старались получить заказы и уже через некоторое время предлагали свои услуги другим, более значительным фирмам.

В один из дней 1874 года какой-то человек вошел в их офис и в один момент изменил их жизнь. Он был одет в черное, и в нем не было ничего примечательного, но в его прошлом были кровь, смерть и прибыль в ошеломляющих количествах. Он пришел повидаться с Рутом, но того не было в офисе – он был за городом. Человек представился Бернэму как Джон Б. Шерман. Управляющий скотобойнями «Юнион» [37], Шерман руководил кровавой империей, на которую трудилось 25 тысяч мужчин, женщин и детей и на которой ежегодно забивалось 14 миллионов животных. Прямо или косвенно эти бойни обеспечивали возможность существования почти одной пятой населения Чикаго.

Бернэм понравился Шерману: понравилась его сила, спокойный внимательный взгляд голубых глаз и та уверенность, с которой он вел беседу. Шерман обратился в их фирму с заказом построить для него особняк на пересечении Прерии-авеню и Двадцать первой улицы, среди домов других чикагских магнатов, где время от времени можно было увидеть Маршала Филда, Джорджа Пульмана и Филиппа Армора – эту троицу титанов в черном, – идущих вместе на работу. Рут вычертил дом в три этажа с фронтонами и остроконечной крышей, выложенный из красного кирпича, полированного песчаника, голубого гранита; крышу предполагалось покрыть черным шифером; Бернэм облагородил чертежи и окончательно уточнил и согласовал проект. Бернэму как-то случилось стоять на входе в дом, наблюдая за ходом работ, когда молодой человек довольно заносчивого вида и со странной походкой – по ним нельзя было судить о его личности, скорее они говорили о преследующем его чувстве какой-то врожденной вины – подошел к нему и представился, назвавшись Луисом Салливаном. Бернэму это имя ни о чем не говорило. Салливану было восемнадцать лет, Бернэму двадцать восемь. Правда, пока еще не исполнилось. Он сказал Салливану, почувствовав к тому доверие, что не будет получать удовлетворения, если ему и дальше придется строить подобные дома. «Я подумываю о том, – продолжал он, – чтобы строить большие дома, воплощать крупные проекты, иметь дела с большими бизнесменами и большими компаниями. Ведь нельзя же воплощать в жизнь крупные проекты, если у вас нет своей организации».

Дочь Джона Шермана, Маргарет, часто приходила на строительную площадку. Она была молодой красивой блондинкой и часто появлялась на стройке по пути к своей подруге, Делле Отис, жившей на другой стороне улицы. Маргарет очень нравился строящийся дом, но еще больше ей нравился архитектор, который так непринужденно чувствовал себя среди пирамид песка и штабелей древесины. Торопливость в таком деле была бы излишней, и Бернэм дождался своего часа. Он сделал ей предложение. Она ответила согласием; период ухаживания проходил спокойно, без происшествий. Но затем разразился скандал. Старший брат Бернэма подделал чеки, чем подорвал бизнес их отца, занимавшегося оптовой продажей лекарств. Бернэм тут же пошел к отцу Маргарет для того, чтобы разорвать помолвку – ведь о каком ухаживании может идти речь на фоне такого скандала? Шерман ответил, что он уважает чувство чести Бернэма, но категорически против разрыва помолвки, и спокойным голосом добавил: «В каждом стаде есть паршивая овца».

Позже Шерман, женатый человек, сбежит в Европу с дочерью друга.

Бернэм и Маргарет поженились 20 января 1876 года. Шерман купил им дом на углу 43-й улицы и Мичиган-авеню, возле озера, но что было более важным – недалеко от скотопрогонного двора. Ему хотелось, чтобы новая семья жила вблизи от него. Ему нравился Бернэм, и он с радостью согласился на женитьбу, но он не вполне доверял этому молодому архитектору. Он думал, что Бернэм слишком много пьет.

Сомнения Шермана, касавшиеся некоторых особенностей характера Бернэма, не ставили под вопрос его квалификацию как архитектора: тот получал заказы и на другие дома. Не испытывая ни малейших колебаний, Шерман обратился к компании «Бернэм и Рут» с заказом на строительство входного портала в скотобойню «Юнион», который стал бы символом роста ее важности для экономики и жизни города. В результате появились каменные ворота: три арки из лемонтского известняка [38], накрытые медными крышами, над которыми возвышалась центральная арка с вырезанной из камня скульптурой – несомненно, творением Рута, – изображавшей любимого быка Джона Шермана, которого также звали Шерман. Эти ворота стали достопримечательностью, дошедшей до XXI века, через много лет после того, как последняя свинья перешла в вечность, пройдя по огромному деревянному помосту, названному Мостом вздохов [39].

Рут тоже женился на дочери скотопромышленника, но его брак оказался слишком грустным и печальным. Он проектировал дом для Джона Уокера, президента мясоперерабатывающего комплекса, и встретился с его дочерью, Мэри. Почти сразу после помолвки девушка заболела туберкулезом. Болезнь быстро сводила девушку в могилу, но Рут оставался верным клятве, данной при помолвке, даже несмотря на то, что всем было видно, что он берет в жены умирающую женщину. Церемония бракосочетания проходила в доме, который спроектировал Рут. Одна из подруг, поэтесса Гарриет Монро, стоя вместе с другими гостями на лестнице, ожидала появления невесты. Сестра Монро, Дора, была единственной подружкой невесты на этой свадьбе. «Долгое ожидание пугало нас, – вспоминала Гарриет Монро, – но, наконец, появилась невеста. Она опиралась на руку отца и походила на белый призрак, пролетевший половину пути с неба на землю. Медленно и неуверенно она тащила тяжелый атласный шлейф, осторожно ступая по широким ступеням лестницы, а затем по полу, направляясь к эркеру, заставленному веселыми цветами и винами. Впечатление было исключительно печальным». Невеста Рута выглядела бледной и исхудавшей; у нее хватило сил лишь на то, чтобы шепотом произнести свои клятвы. «Ее веселость, – писала Гарриет Монро, – можно было сравнить с драгоценностями, украшающими голый череп».

Мэри Уокер умерла через шесть недель, а два года спустя Рут женился на свадебной подружке покойной невесты, Доре Монро, и почти наверняка разбил этим сердце ее сестры-поэтессы. То, что Гарриет Монро тоже любила Рута, не вызывало никаких сомнений. Она жила неподалеку и часто навещала супругов в их доме на Астор-плейс. В 1896 году она опубликовала биографию Рута, со страниц которой на читателя смотрит Рут, буквально окропленный ангельским бальзамом. Позднее в своих мемуарах, названных «Жизнь поэта», она изображает замужество Рута и своей сестры как событие «настолько счастливое, что мои собственные мечты о счастье нашли подтверждение в этом жизненном примере и я бы не согласилась на меньшее». Но сама Гарриет никогда так и не нашла себе достойного спутника жизни, посвятила себя поэзии и даже основала журнал «Поэзия», с помощью которого способствовала встрече отечественного читателя с Эзрой Паундом [40].