– Я ничего не делаю, па, о чём ты?

– Десять дней, Нико. Десять дней.

«Ах вот оно что».

– Боже мой, что ты хотел доказать своим поведением? – спросил папа.

– Ничего, пап. Что доказывать? О чём ты говоришь?

Папа закинул руки за голову и уставился на табло с ценами на бензин, словно хотел найти в них ответ.

Телефон снова завибрировал.

Л е о: Эй, Трамонтана, всё в порядке?

– Опять? – нахмурился папа.

Нико смотрел на телефон. «Трамонтана?»

– Нико, ты меня слушаешь?

Да. Нет. Нет, Нико не слушал. Никто не мог звать его Трамонтаной. Никто.

– Нико!

Крик отца ударил по ушам.

Нико попятился и упёрся спиной в дверь машины. Он почувствовал боль в желудке и прилив жара в висках.

– Чёрт, папа… – прошептал он, сжав кулаки. Он замер, уставившись в одну точку. У него дрожали руки.

Перед ними стоял волк. Чёрная морда, огромная пасть, клыки. Он смотрел на Нико, не двигаясь. Папа повернулся и вскрикнул. Нико увидел, что волк шагнул ещё ближе и приготовился к прыжку.

– Папа! – закричал он. Нико бросился на землю и схватил отца за руку как раз в тот момент, когда волк прыгнул и разбил окно машины.

Папа закричал и закрыл собой Нико от водопада осколков. Волк упал на землю, заскулил, поднялся на лапы и снова прыгнул. Пока папа пытался нашарить ручку машины, Нико бросился на волка. Он услышал хруст костяшек и почувствовал резкую боль в руке. Нико вскрикнул. Волк снова упал на землю, пачкая всё вокруг кровью и слюной. Он зарычал и убежал прочь.

– Нико!

Папа склонился над ним и взял его за руку.

– Нико… Как ты? Нико…

– Рука… я не чувствую руку… – прошептал Нико. Он дёрнулся и закрыл глаза.

– Тише, Нико…

Но Нико больше не слышал папу. Он уронил голову на грудь.

– Нико…

Папа поднял его, как в детстве, когда нёс в кровать.

– Тише, Нико… Тише…

Папа открыл дверцу машины, и осколки стекла со звоном посыпались на землю. Он положил Нико на заднее сиденье. Нико почувствовал, как что-то сдавило ему руку, услышал шум двигателя. Он приоткрыл глаза: свет, небо, облака, кровь на заднем стекле.

Волка больше не было.

Всё обошлось. В больнице Нико сказали, что ему повезло и связки чудом остались целы. Что он мог потерять руку, если бы удар пришёлся на миллиметр выше. Ему наложили десять швов и туго перевязали запястье.

Возвращаясь домой, Ник понял, что в тот момент даже не думал о связках. Он даже не знал, где они находятся. Ему лишь хотелось ударить ту тварь по голове как можно сильнее. Удар пришёлся на челюсть, и, возможно, именно из-за этого волку удалось порвать его запястье.

Но всё обошлось. Хотя рука была туго перевязана и Нико с трудом шевелил пальцами, он мог держать маркер. Теперь он зажимал его между указательным и средним пальцами. Ещё в больнице Нико понял, что хочет рисовать. К чёрту отца – Нико спас ему жизнь ценой своей руки. Рисовать – это меньшее, что он заслужил.

Но нет.

Отец ничего не сказал, когда вошёл в комнату. Он лишь окинул взглядом стены и чёрные линии над кроватью. Он молча вышел, но Нико всё понял. Через два дня к ним снова пришёл маляр.

Он пришёл утром, когда Нико был дома. Папа сделал это специально, в этом Нико был уверен. В тот день он собирался встретиться с Клаудией, поэтому папа мог дождаться, когда Нико уйдёт. Но нет, он вызвал маляра утром.

Папа открыл ему дверь и махнул в сторону комнаты Нико. Одного жеста было достаточно. Нико увидел этого идиота в белом комбинезоне и ботинках, испачканных краской. Он с улыбкой подошёл к стене и покачал головой.

Маляр передвинул постель, расстелил целлофан, обмакнул валик в краску. Нико смотрел, как его рисунок с каждым мазком исчезает. Потом этот вечно улыбающийся идиот ушёл. Нико слышал, как маляр спустился вниз и попрощался с отцом. «Спасибо, – сказал он, – до встречи».

До встречи.

Нико начал рисовать, даже не дожидаясь, пока захлопнется входная дверь. На другой стене. Потому что на той краска ещё не высохла.

К л а у д и я: Как ты?

Н и к о: Так себе. Могло быть и хуже.

К л а у д и я: По-моему, ты чудом остался жив.

Н и к о: К счастью, я могу рисовать.

К л а у д и я: При чём здесь это, Нико? Неужели тебя это волнует?

Нико улыбнулся. Он представил Клаудию, сидящую на кровати со скрещёнными ногами, её тетрадку на ковре, красную куртку на стуле.

К л а у д и я: Потом расскажешь, почему ты это сделал.

Н и к о: А что ещё мне оставалось?

К л а у д и я: Например, убежать, нет?

Н и к о: Убежать? Клаудия, ты вообще представляешь, как выглядит волк?

К л а у д и я: Ты ведь знаешь, что спас своего отца?

Н и к о: Да, знаю. Круто, правда?

К л а у д и я: Что делаешь?

Н и к о: Рисую.

К л а у д и я: Что?

Н и к о: Ничего особенного.

К л а у д и я: Я рада, что тебе лучше.

Тишина. Она на кровати, со скрещёнными ногами. Он на полу, спиной к стене.

К л а у д и я: Я скучаю по тебе, Трамонтана.

Никто не мог называть его Трамонтаной. Только Клаудия.

Потому что это имя придумала она, когда они отправились на море в прошлом году. Она сидели на скамейке на пристани. Ветер поднимал волны, которые затем разбивались о камни, словно фейерверк. Брызги разлетались в разные стороны, захлёстывая мачты яхт.

Нико размахивал руками и кричал:

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!

Он как будто управлял оркестром ветра и моря.

– Сумасшедший, – фыркнула Клаудия.

Нико улыбнулся и крепко обнял девушку, чтобы сильный ветер не унёс её прочь. Он сурово огляделся по сторонам, давая понять ветру: дуй ещё сильнее, если хочешь, но Клаудию я ни за что не отпущу.

– Когда я с тобой, я точно немного сумасшедший, – ответил Нико.

Клаудия поцеловала его. Это был один из тех настоящих долгих поцелуев, которые заставляют мечтать.

– Ты сумасшедший, – повторила она. – Как ветер. Как трамонтана.

«Да, – подумал Нико. – Да, как трамонтана».

Они ещё долго сидели на пристани.