У водопада качалась на волнах стоящая на двух якорях лодка. Какой-то молодой парень, юноша, смуглый и черноволосый, то и дело нырял с нее головой вниз и, выплывая, жадно хватал губами воздух. Некоторое время Михаил с удивлением наблюдал за всеми манипуляциями смуглого и его команды — в лодке, кроме него, находилось еще трое — надменного вида узколицый красавчик и двое коротко стриженных слуг. Никаких раковин — вообще ничего — ныряльщик со дна фьорда не доставал. Скорее всего, не донырнуть было.

— Совсем как у нас ловцы губок, — усмехнувшись, произнес Михаил.

— А, это люди хозяйки Гудрун, — проследив за его взглядом, прояснил картину фриз. — Достают утонувший корабль.

— Что-то непохоже, — хмыкнул про себя ромей, уходя в трюм. Корабль, так корабль, его какое дело? У каждого свои проблемы.

Ближе к вечеру, когда купцы велели слугам нести в трюм оставшиеся товары, разложенные прямо на причале, ныряльщики — вернее, один ныряльщик и вся остальная шарашка — наконец угомонились. Хорошо было видно, как блестят в лучах заходящего солнца маленькие серебряные кружочки, которые узколицый бросал в подставленные ладони смуглого парня. Михаил даже сосчитал, сам не зная зачем: одна, два… пять. Не хило! Пять серебряных монет за полдня работы. А парень красив, очень красив. Жаль что он не раб, это видно по длинным, спускающимся до самых плеч, волосам. Такого можно было бы с большой выгодой продать на константинопольском рынке для утешения богатых матрон… или императорских чиновников, говорят, больших любителей мальчиков. Ромей усмехнулся, внимательно разглядывая парня. Вот тот оделся, тщательно замотал монеты в тряпицу, обернулся… О Боже!!! Михаил не поверил своим глазам. Надо же, этот парень так похож… Так похож… Нет. Все-таки далековато здесь, да и волны бликуют, можно и обознаться. Ага, парень-то, похоже, направляется сюда, к кораблю. Молодец, решил тут же потратить кровно заработанные денежки. Вот здесь-то и можно будет его рассмотреть… Вот он идет по причалу, здоровается со знакомыми, улыбается направо и налево — видно, его здесь все хорошо знают. Длинная простая туника, из грубой шерсти, нет, скорей всего — изо льна. Синяя — выкрашенная местной ягодой, как ее? Черникой. Узкие коричневые штаны — краситель явно из коры дуба. Башмаки лошадиной кожи. На шее что-то блестит, вероятно, какой-нибудь варварский языческий амулет, здесь в ходу такие. Вот он остановился, что-то спросил у кормщика, повернулся… Идет сюда… Боже! Одно лицо! Узкие скулы, прямой нос, тонкие брови. Губы чуть тонковаты, но и у нее были такие же… А глаза! Да это же ее глаза, глаза Клавдии! Слегка вытянутые к вискам, непонятно какого цвета — то ли зеленовато-карие, то ли черные. Египетские — так сказал про них один заезжий поэт из Фессалии. Но Клавдии, похоже, давно уже нет в живых.

Выбравшись с корабля на причал, ромей быстро подошел к ныряльщику.

— Здравствуй, Никифор, — тихо произнес он.

Трэль вздрогнул, обернулся — и встретился с пронзительным взглядом ромейского купца. На тунике его блеснул серебряный крестик.

— Ты говоришь по-гречески? — зачем-то осмотревшись по сторонам, осведомился купец.

Бывший раб не знал, что сказать. Он был ошеломлен и несколько даже испуган. Этот язык. Язык, на котором он говорил в раннем детстве и теперь уже почти забыл. На этом языке пела колыбельные песни мать. Как же ее звали? Но кто этот человек?

— Меня зовут Михаил. Михаил Склир, — представился ромей. — Отойдем в сторону.

Трэль послушно кивнул, чувствуя, как что-то притягивает его к этому заезжему человеку. Может быть — неизбывная тоска по далекой, давно потерянной родине? Ха, он, оказывается, не совсем позабыл язык. По крайней мере, понимал кое-что, о чем спрашивал купец.

— Ты здесь раб? — поинтересовался тот. И тут же посмотрел на длинные волосы парня. — Пожалуй, все-таки, нет. Вольноотпущенник?

Трэль кивнул, соображая, как вести себя с этим торговцем. Сойдя с причала, они свернули к водопаду, спустились с холма по узкой тропинке и медленно пошли берегом ручья, заросшего густыми плакучими ивами.

— Ты христианин? — Купец показал на крестик. Бывший раб снова кивнул. Да, пожалуй, он был христианином, хотя в этих местах не было ни одного христианского храма. Тем не менее именно Иисусу Христу Трэль возносил молитвы, когда было трудно, именно Его благодарил за изменения к лучшему.

— Могу я взглянуть? — Купец осторожно дотронулся до крестика. Перевернул его… и вздрогнул. На блестящей поверхности были четко видны буквы — монограмма «К. Л.».

— Козьма Левантиец, — прошептал ромей. — Да, именно так звали мастера…

— Какого мастера, господин?

Купец не ответил, лишь поднял глаза к небу и долго стоял так, что-то шепча про себя — видимо, молился. Трэль не осмелился мешать ему и молча ждал, чем все это закончится.

— Похоже, я знал твоих родителей, парень, — закончив молиться, тихо сказал ромей. — Клавдию и Константина Дрезов. Попробуй рассказать, как ты здесь очутился? Хотя это трудно… Что ты помнишь?

Честно говоря, Трэль мало что помнил. Ведь прошло… да, наверное, уже лет десять. Значит, было ему тогда года четыре. Помнил море, мать — немножко, даже лицо стерлось из памяти, осталось лишь ощущение чего-то доброго… отца совсем не помнил. Помнил большой красивый корабль, море. Затем — каких-то бородатых людей в повязках на головах… они жутко кричали и махали кривыми клинками. Потом — многоголосье какого-то большого рынка. Огромное количество людей, целая толпа. Плачущая мать. Отца уже не было.… И снова корабль. Темный вонючий трюм. И наконец, дом Сигурда ярда, почти на все десять лет — тупая работа раба.

— Да, именно десять лет назад они и пропали… Впрочем, не будем о грустном. — Купец улыбнулся, но улыбка его показалась бывшему рабу какой-то неестественной, волчьей. Еще бы… Сам Михаил Склир тоже, хоть когда-то и любил Клавдию, приложил руку к исчезновению командующего катафрактариями Константина Дреза и его семьи. Не сам, конечно, приложил, не своей волей, а волею базилевса Михаила Исавра. Уж слишком влиятельным иконоборцем был Константин Дрез и, по слухам, даже неоднократно поддерживал павликиан. Вот этого последнего — а павликиане, говорят, выступали не только против богатств церкви, но и, страшно подумать! — против императора, — и хватило для негласного смертного приговора. Слишком слаб и юн был тогда император, совсем ребенок — игрушка в руках знати, — да и всего три года минуло, как его мать, императрица Феодора, восстановила в Византии иконопочитание, против чего в свое время выступала вся династия Исавров. И вот, оказывается, наследник Дреза жив. Нанятые пираты плохо сделали свое дело — им же было приказано истребить всех. Нет, все-таки, видно, решили нажиться, вислоухие собаки, мало им показалось выплаченных по приказу императрицы денег. Вместо того чтобы убить всех, убили только самого Константина, а его жену и сына продали в рабство. И вот теперь — только божьим чудом! — выросло проклятое семя…

Михаил задумался. Может быть, лучше сразу убить змееныша? Или… Или это дает шанс половить рыбку в мутной воде дворцовых интриг. После того дела — ликвидации Дреза и его семьи — как-то исподволь, незаметно, отодвинули Михаила Склира от дворцовых поставок, даже пытались убить. Вот почему и пытал он теперь в далеких краях изменчивое торговое счастье. Но все еще могло бы перевернуться. Феодора умерла, а император Михаил, тезка купца, еще молод. Да, павликиане притихли, но ведь достаточно только искры… А искрой вполне может стать этот диковатый парень. Лишь бы доставить его в Константинополь… А может, он и сам хочет вернуться домой? Правда, если б знать, где его дом… Впрочем, это совершенно неважно…