Человека подвели к петле.

— Скажешь что-нибудь напоследок? — Дориан Орегх не смог сдержать паршивой ухмылки.

— К чему этот спектакль? — ответил медведь. — Могли бы просто положить мне двойную порцию тюремной жратвы.

Толпа зарычала, отреагировав на колкое заявление. Сарказм — качество, без которого ни один хорошо знающий странника человек не мог себе его представить. Сарвилл и сам никогда бы не подумал, что не сможет сдержаться в столь «ответственный» момент.

Тень, стоявшего позади храма, падала прямо на эшафот. Создавалось впечатление, что здание строилось специально на этом месте, чтобы полуденное солнце не мешало зрителям в первых рядах наблюдать за казнью.

Хранитель Порядка приказал палачу надеть обвиняемому петлю на шею — веревка, служившая проводником на тот свет, туго затянулась.

— До полудня осталась ровно минута, — заявил Дориан Орегх и бросил взгляд на смертника. Его бледно-серые глаза с презрением глядели на обвиняемого и, словно, шептали ему, что через минуту они получат неизгладимое удовольствие.

Стало так тихо, что младенец где-то в толпе испугался этого умиротворения и закапризничал. Мать быстро вынула грудь из платья и угомонила ребенка. Над площадью повисла оглушающая тишина. В голове Сарвилла, одно за другим, понеслись воспоминания.

Он видел, как рыбачит с отцом у реки. Всем телом ощущал прикосновение того влажного ветра, слышал журчание воды, щебет птиц из леса за спиной и совсем родной и незабытый голос отца.

— Сарвилл, ты опять все забыл! В этот момент надо подсекать, — поучал отец, выхватывая удочку, и небрежно, но ласково теребил каштановые волосы мальчишки, — давай я покажу тебе, как это правильно делать. Если мы вернемся домой, хотя бы без пары окуней, мама выгонит нас на улицу.

Перед глазами мелькнуло, как отец, уходя на охоту и, словно чувствуя, что больше не вернется, говорит мальчику слова, которые никогда не выйдут у него из головы.

— Помни, когда я ухожу из дома, ты защитник и глава семьи. Береги маму и Диодору, слышишь? Что мы сделаем с теми, кто посмеет обидеть наших девочек?

— Скормим рыбкам? — ответил Сарвилл, и родители зашлись хохотом.

В этот момент у любого другого смертника слезы бы подступили к глазам, но странник был другой. Он лишь смотрел прямо в гущу толпы, будто бы ее здесь и не было вовсе. Сплошная и непроглядная пустота. Теперь мать и сестра сами за себя. Я, как и ты, отец, ушел и не вернулся, подумал он.

Он вспоминал, как отчим не приходил домой, оставаясь в корчмах и борделях Медвежьего квартала до самого утра, и как он клялся, что будет совсем другим. Сарвилл снова переживал те моменты, когда грустила и ревела его мать, не имеющая представления, что отдать за еду, которой можно будет накормить детей завтра. Он вновь чувствовал тепло Лего — старого пса, который приходил каждую ночь к замерзшему мальчику, чтобы согреть его и быть согретым. В своих воспоминаниях Сарвилл заново впервые украл на одной ярмарке у купца с востока связку овощей и умело убегал от преследователей, забираясь на каменные здания и прыгая по крышам точно обезьяна, а изумленные прохожие ахали и хлопали. Тогда он потерял свой первый железный меч, собственноручно выкованный во времена работы подмастерьем у лучшего кузнеца Медвежьего квартала.

Но дольше всего, в ту — самую длительную минуту своей короткой жизни, он думал о Лиане. О том, как впервые увидел ее — перевозимую королевскими паладинами принцессу. Её взгляд. Её загадочный и полный магии взгляд. Её печаль. Из-за своих магических способностей и убеждений она постоянно под стражей. Король боится, что она нанесет непоправимый вред государству. Что она попытается изменить мир… «Как жаль, что мне не удалось освободить, спрятать ее».

Перед глазами пронёсся образ смертельно больной сестры, ради которой Сарвилл взял треклятые драгоценности из зала короля. «Надеюсь, теперь Диодора вылечится, и будет жить. Надеюсь, Лиана сможет когда-нибудь сбежать из замка и узнать, что такое свобода. Надеюсь… я не почувствую боли», — подумал он и закрыл глаза.

Кристи зажмурилась вместе со смертником, словно полагала, что это у нее из-под ног вот-вот уйдет земля.

Время не спешило. Оно медленно расползалось по площади. Неторопливые секунды извивались среди горожан, заставляя их затаивать дыхание. Любой зритель на Штормплац боялся спугнуть смерть или, еще хуже, привлечь ее внимание на себя.

Вдруг послышался такой звон, что голуби, облепившие все вокруг карнизы за неимением свободного места на привычных серых камнях внизу, сорвались с места, возбужденно затрепетав крыльями. На высокой башне, стоявшей в центре площади, гремел колокол. Люди отвлеклись от казни и стали оглядываться по сторонам, переговариваясь друг с другом и поднимая на Штормплац галдеж и суматоху.

Мало кто сейчас знал назначение звенящего колокола. Последнюю сотню лет башню реставрировали и теперь даже старики в первый раз за всю жизнь слышали этот звон, разносящийся на несколько верст вокруг — пронзающий, раздражительный и тревожный.

Светлый низкорослый парнишка из толпы вдруг начал вспоминать, как не мог уснуть на лекции в Высшей школе, где «бородавочник», так называли профессора истории Тувина Якина первокурсники, рассказывал что-то об истории этого колокола. «Иркарайцы… Набег… Война трех веков» — обрывки памяти врывались из закоулков прошлого в память настоящего.

— Началась война! — вспомнил диким криком первокурсник и бросился бежать наутек, по дороге выбросив охапку камней, набранных для того, чтобы как следует потренироваться в точности на смертнике, но не использованных по назначению из-за слишком большой дистанции между жертвой и собой.

— Война, война! — тут же подхватила толпа так, как обычно схватывает на лету плохие слова ребенок.

На площади воцарился хаос. Все тут же забыли о том, из-за чего собрались сегодня здесь и больше не смотрели в сторону эшафота. Кто-то бросился к своим домам прятать имущество или просто как можно лучше забаррикадироваться в четырех стенах на случай, если городские стены не сдержали атаку неведомого противника; кто-то в суете искал тех, с кем пришел сегодня на площадь, бранясь и проталкиваясь среди потерявших строй королевских паладинов, а кто-то вовсе остолбенел, пытаясь сначала понять, что происходит, и только потом начать повторять за первыми или за вторыми.

Кристи спрыгнула с каменного коня, увидела Мидэю, летящую с крыла статуи и побежала в сторону родного квартала, ловко скользя между ног стражников, паладинов и редких людей, все еще стоящих на месте и вообще не поддавшихся панике.

Дети из приюта совсем забыли про своего друга, который должен был бежать следом. Когда Кристи обернулась, то увидела, как мальчика сбивает с ног какой-то знатный господин. Люди, бегущие следом, не замечали ребенка. Мальчик не мог кричать, он лишь издал глухой звук и через мгновение после того, как в очередной раз, на его грудную клетку наступил какой-то здоровяк — он навсегда потерял сознание.

Чуть переведя дыхание, девочки осмотрелись. Тамин был не единственной жертвой давки — тут и там можно было разглядеть тела детей, женщин и даже мужчин.