Его голос смягчился:

— Платить за его обучение буду я.

— Я не могу этого принять, — возразила она, хотя ее материнское сердце подскочило при мысли, что Сэму дается такая прекрасная возможность в жизни.

— Можешь и примешь. Это разумно и логично. Все остальные школы довольно далеко, и чтобы отвезти его туда, тебе придется тратить много времени — моего времени.

С таким доводом она не могла не согласиться, и никогда не забудет своего счастья, когда Сэм произнес свои первые слова на французском и итальянском. После этого Рафаэль часто разговаривал с ним на своем родном языке, и при всей своей радости Наташа все-таки чувствовала себя в какой-то мере обделенной. Это побудило ее тоже брать уроки итальянского, хотя она помалкивала об этом.

Рафаэль никогда не спрашивал ее об отце Сэма. Это было не его дело, да он и не хотел вмешиваться ни во что подобное. Кроме того, для него Наташа была матерью Сэма и его экономкой, не более того, и это, похоже, устраивало их всех…

— Dio! — выругался Рафаэль. Какого дьявола он думает о прошлом, когда самая большая проблема в его жизни сейчас, в настоящем? — Что же мне делать с Элизабеттой, Наташа?

— Ты и так делаешь все, что можешь, — успокоила она его. — Уверена, Элизабетта в лучшей клинике из всех имеющихся, и ты можешь поддерживать ее, навещая…

— Первые четыре недели посещения запрещены, — решительно произнес он. — Это одно из правил.

Наташа кивнула. Интересно, как он это воспринимает — он, который всегда сам устанавливает правила, гадала она.

В этот момент раздался резкий звонок в дверь. Рафаэль сам пошел открывать, выглянув сначала в «глазок», дабы убедиться, что это не пресса. Но на пороге стоял Трой, и угрюмое лицо адвоката подтвердило его худшие опасения.

— В чем дело? — спросил Рафаэль. — Что случилось?

Последовала пауза.

— Пресса обо всем пронюхала. Они узнали, где Элизабетта.

— Ты уверен? — потребовал ответа Рафаэль, чувствуя, как им овладевает ярость при мысли, что его уязвимая младшая сестричка попадет в лапы беспринципной своры газетчиков. Трой кивнул.

— Мне только что позвонил один из наших людей. Они сейчас возле клиники.

Рафаэль тихо выругался на сицилийском диалекте, который мало кто понимал. Однако он сознавал, что его злость сейчас — непозволительная роскошь. У всякой проблемы есть решение — это ему известно. Разве он не демонстрировал это все прошедшие годы, раз за разом?

— Пойдем ко мне в кабинет, — сказал Рафаэль и взглянул на Наташу, которая стояла с таким видом, словно хотела что-то сказать. Он нетерпеливо махнул рукой. — Принеси, пожалуйста, кофе Трою, Наташа. Ты ел? Наташа может сделать тебе что-нибудь, если хочешь.

— Нет, спасибо, только кофе. Ну, разве что еще тех твоих восхитительных пирожных, если есть.

— Да, конечно, — улыбнулась Наташа. Разумеется, Рафаэль хочет остаться наедине с Троем, поскольку то, что происходит с Элизабеттой, ее совершенно не касается. Она наемный работник, служанка, а не доверенное лицо Рафаэля, как бы сильно ей этого ни хотелось.

После ее ухода двое мужчин прошли по длинному арочному коридору, который вел в кабинет, где они сели по обе стороны стола.

— Можем мы это как-то задержать? — спросил Рафаэль.

— Только на короткое время. «Лондон ньюс» грозится поместить статью в своей колонке светской хроники уже сегодня.

— Так пригрози им судом!

— Я уже сделал это, но беда в том, что они, в сущности, не нарушают закон о неприкосновенности частной жизни. Это так, общие рассуждения с несколькими старыми фотографиями и фразами сочувствия к наследнице де Феретти.

— Но это невыносимо! — Рафаэль скрипнул зубами. — Неужели всем наплевать на ее благополучие?

— Да, если это увеличит тиражи.

Рафаэль в отчаянии покачал головой. Неужели он подвел свою сестру? Настолько погрузился в свой бизнес, что позабыл о ее проблемах?

— Как, черт побери, они узнали? В клинике мне дали тысячу заверений, что будет соблюдена стопроцентная анонимность! Мы знаем, кто ее выдал?

— Теперь да. Боюсь, это один из работников клиники, — медленно проговорил Трой, откидываясь на спинку кресла.

— Проклятье! — взревел Рафаэль. — Вот что мы сделаем, Трой. Мы отследим и найдем этого продажного иуду, предавшего мою сестру, и, как бы мне ни хотелось применить сицилийскую форму наказания, проучим его. — Он стукнул кулаком по столу. — И позаботимся, чтобы его — или ее — больше не приняли ни на одно приличное место!

— Ты можешь это сделать, — сказал Трой с профессиональной дипломатичностью. — Но это будет пустая трата времени и средств, тогда как сейчас мы не можем себе позволить зря растрачивать их.

— Хочешь сказать, что предательство должно остаться безнаказанным? — возмутился Рафаэль.

Трой вскинул руки.

— Конечно, я понимаю, что такая угроза дала бы тебе удовлетворение, но это было бы кратковременным достижением и отвлекло бы от нашей истинной цели: обеспечить Элизабетте надлежащее лечение и позаботиться, чтобы ничто больше не осложняло это лечение. И, к сожалению, никакие крутые меры и судебные тяжбы не изменят человеческой природы. Разве не ты сам это не раз говорил?

Рафаэль некоторое время молчал, переваривая слова друга. Он знал Троя и восхищался им с тех пор, как они познакомились в Сорбонне, оканчивая международный юридический курс. Англичанин считался кем-то вроде сексуального бога среди парижанок, и это означало, что между двумя мужчинами не возникало соперничества.

Помимо того, что Трой бегло говорил по-итальянски и по-французски, он обладал одним ценным качеством — беспристрастностью, и все эти факторы сделали его идеальным выбором в качестве личного адвоката могущественного де Феретти. Существовало не так много людей, к которым Рафаэль прислушивался, и Трой — один из них.

— Si, Трой, mio amico[1], ты прав, конечно, — тяжело проговорил Рафаэль, все еще чувствуя, что как-то подвел сестру, хотя логика твердила иное. — Итак, что будем делать?

Трой сложил кончики пальцев в почти молитвенном жесте глубокой задумчивости.

— Мы их переиграем. Отвлечем их внимание от Элизабетты более грандиозной историей.

Рафаэль скептически усмехнулся.

— И как же ты намереваешься это сделать?

Трой наклонился вперед.

— Элизабетта представляет интерес для газетчиков, потому что она молода, красива, очень богата и порой совершает ошибки, но главным образом потому, что она твоя сестра.

— Ты преувеличиваешь мою ценность, — смутился Рафаэль. Сам он никогда не стремился к публичности.