Ольга, вооружившись блокнотом, приготовилась записывать все его ЦУ.

Они миновали небольшую террасу, прихожую с лестницей на второй этаж, и оказались на кухне:

– Тут, конечно, ремонт бы не помешал, стены, потолок надо освежить, а вот котел новый придется ставить. Я еще в прошлый раз тебе сказал. Ну, санузел понятно. Унитаз, раковина, кафель, стены, пол – все надо менять.

– Можно и кафель, хотя знаете, мне так понравилась одна идея, – мечтательно вставила Ольга. – Очень оригинально смотрится – мои знакомые у себя дома стены туалета оклеили марками.

– Дойче марками? – усмехнувшись, выглянул из-за двери Торопко.

– Да ладно вам. Обычными, почтовыми, и конвертами. Стильно получилось. Хотя возиться, конечно, с этим не хочется.

– Вот именно. Ты, главное, прикинь свой бюджет, а Светка тебе остальное подскажет. Ведь у нас тоже только что ремонт закончился.

Покинув санузел и кухню, дядя с племянницей направились в комнаты. Их было четыре. Одна большая проходная примыкала к кухне, и еще три изолированных поменьше. Несмотря на то что мебели в них почти не было, кроме той, что по договоренности с Ольгой оставила прежняя хозяйка (кстати сказать, довольно приятная пожилая женщина с запоминающейся фамилией – Рябая), комнаты выглядели вполне симпатично и чистенько.

– Окна вроде бы хорошие, менять не надо. Так, подшкурить, покрасить. А вот обои…

– …обои надо переклеивать. С такими розанами на стенах я не выживу, – продолжила Ольга и пометила что-то в блокноте.

– Ты скажи, отличница, на пол чего думаешь стелить, ковролин? А то ведь зимой пол может быть холодным.

– Нет, ни ковролин, ни палас Денису не подойдут. Никакого ворса, никакой синтетики…

– Это что ж, все из-за астмы?

– Да все у нас в жизни из-за нее. И квартиру продали, и переезд, и спешка. Надо нам с ним поскорей из Москвы уматывать, у него там приступ за приступом. Врач мне так и сказал: столичный воздух для астматиков – яд.

– Вот ведь несчастный парнишка! – понимающе кивнул Торопко. – Но вообще-то тебе с ним повезло. Хороший мальчишка растет, вдумчивый, разумный. Моя дочка в этом возрасте ох и вредная была. А со школой что думаешь?

– Ой, тут пока больше вопросов, чем ответов. Правда, у него год в запасе есть. А пока будем наслаждаться сельской жизнью…

– Сельская жизнь – это хорошо. Но до Москвы добираться по пробкам – часа два, не меньше. Рано вставать придется. Ты у нас кто – жаворонок или сова?

– Я… я не знаю, – задумалась Ольга, – голубь, наверное…

– Это как?

– Это когда ложишься как можно раньше, а встаешь как можно позже. Словом, я птица-мутант, – улыбнулась она. – А вообще-то каждый день мне ездить не придется. Да здравствует Интернет! Работу прислали, я перевела, потом отправила. Удаленный доступ. Конечно, если что-то стоящее подвернется, то с Денисом Нина останется.

– А что твой благоверный? Знает про дачу? – осторожно спросил Валерий Петрович.

– Боже упаси! Его это вообще не касается. Я даже думать о нем не хочу. Слушайте, может, мы тут с вами чайку сообразим, дядя Валер? – поспешила сменить тему Ольга. – Я с собой сахар и чай в пакетиках захватила…

Услышав про пакетики, заядлый чаеман Торопко скривился:

– Нет, Олюшка, уволь, я эту гуашь не пью. Давай-ка лучше… я там в саду где-то мяту видел…

Валерий Петрович вышел. Сделав еще один круг по комнатам, Ольга вернулась на кухню, зажгла плиту, налила в кастрюльку воды и, подойдя к буфету, открыла дверцы. И сам буфет (деревянный, ностальгический, точно такой же стоял когда-то у них в квартире), и кое-что из посуды хозяйка оставила по ее просьбе на первое время. Ольга хотела найти ложки, но ящик, в котором лежали приборы, оказался тугим и никак не выдвигался. Она потянула сильней, и ящик со всем содержимым с грохотом обрушился на пол.

Алюминиевые ложки, вилки, крышки, прищепки и прочая мелочь разлетелись по всей кухне. С протяжным вздохом Ольга принялась складывать все обратно.

Из прихожей донеслась тяжелая поступь Валерия Петровича.

– Эх, какая же красота в саду! Там у тебя и мята, и мелисса растут. А яблок сколько! Смотри, что я нам к чаю принес… – обратился он к Ольге, которая сидела на корточках и что-то внимательно рассматривала. – Ну, ты чего застыла?

– Ой! Что это за ужас такой, дядя Валер? – Она протянула ему пожелтевший квадратик бумаги, поднятый с пола. Он, вероятно, вылетел из ящика вместе с ложками.

Это была небольшая любительская фотография, запечатленный на ней молодой человек улыбался во весь рот. Однако лицо его выглядело пугающе. Чья-то рука тщательно поработала над снимком – вместо глаз у юноши на фото зияли безобразные дыры.

Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.

Господу было угодно даровать мне долгую жизнь, каковую я в меру своих скромных сил старалась прожить в соответствии с Его заповедями. Волею Всевышнего мне довелось пережить и обоих мужей моих, и возлюбленных детей, трое из которых покинули меня, будучи младенцами, двое же других преставились уже отроками. Милостью Божьей я до зрелых лет отличалась отменным здоровьем и не знала тяжких болезней, а чрево мое оказалось столь плодоносным, что вопреки горьким утратам я не оставила без наследников ни благородного графа де Рабюсси, ни древний род барона Бонкура, по которому до сих пор скорблю и ношу траур. В малые лета сподобил меня Всевышний стать пристальным свидетелем чумного мора, унесшего жизнь моих матери, сестер и бабки, но самой счастливо избегнуть мучительной смерти. Вдругорядь Божье Провидение отвело от сердца моего клинок подлого и коварного убийцы. За долгие без малого семьдесят лет на памяти моей, сменяя на троне один другого, сошли в могилу два высокородных правителя Бургундии, смерть последнего из них, не оставившего после себя потомства мужеского пола, предрешила судьбу некогда великого Герцогства. Помнится мне, как дважды одевался в траур и французский трон в далеком Париже, хоть я и не была близко сопричастна тому. Ныне же, приближаясь к закату своих дней, я нередко, творя молитву, задаюсь вопросом: во имя чего мне подарены долгая жизнь и крепкая память. В поисках ответа я возвращаюсь к временам моей юности, молодости и зрелости. Иной раз сии воспоминания о былом собирают вокруг меня внимательных слушателей, двое из которых доводятся мне внуками, другие же дальними родственниками. С видимым удовольствием они сидят подле меня и часами внимают моим рассказам. Подчиняясь их настойчивым просьбам, особенно просьбам моей внучки Элинор, имеющей редкий дар добиваться желаемого, иные истории я вынуждена терпеливо повторять еще и еще раз. Несколько времени назад, поддавшись ее уговорам, я уже было собралась записать свои рассказы. Помнится, еще досточтимый фра Микеле утверждал, что слог мой неплох, хотя ему и не хватает торжественности. Однако жестокий приступ лихорадки, случившийся у меня в минувший сочельник, а наипаче старость, оказал пагубное действие на мое зрение. Глаза сильно ослабели, от затеи Элинор пришлось отказаться. Как видно, Господь не уготовил мне славу женщины-сочинителя подобно Кристине Пизанской[1], чьей «Книгой ста баллад» я некогда восхищалась. Впрочем, иные говорят, что повествование из уст в уста способно также научать младые умы. Посему сызнова принимаясь за рассказ… О! Я уже слышу их звонкие голоса за дверями моей спальни, стало быть, они приготовились и ждут. Так вот, принимаясь за рассказ, тешу себя надеждой, что внуки мои найдут в нем для себя не столько забаву, сколько урок и пользу. Не в этом ли и есть высший смысл моего земного существования?