Антон свернулся в позу эмбриона, носом к стенке, и не двигался. Мне показалось, что он спит. Я позвала его негромко:

– Антон, приве-е-ет!

Он встал с подстилки, повернулся. Глаза у него были красные, как будто он от души наревелся.

– Я в гости, – говорю ему.

А он открыл вольерную калитку и улыбнулся:

– Проходи.

Мы не виделись почти два года, за это время мой школьный друг Зильберштейн изменился. Элементарно вырос, как это бывает с юными мальчиками. Его лицо еще не потеряло детской нежности, но скулы, нос и подбородок получили новые четкие контуры. Непонятно, откуда появились плечи, и руки стали жесткими, и обнаружилось широкое запястье. Антон повис на верхней перекладине вольерной решетки, а его рубашка, летняя тонкая рубашка, просвечивала на солнце, и можно было спокойно разглядеть узкую талию, без всякого щенячьего жирка, и кубики… Кубики пресса! Ведь были же, были они у друга Зильберштейна, и я их засекла.

Короче, мальчик вырос. И тут такая я пришла – уставшая, непричесанная, с булавкой на пупке. А он ведь тоже меня рассматривал с ног до головы, спокойно, так же по-хозяйски, как его мама. Прищурил свои темные внимательные глазки и говорит:

– Тебе очень идет эта кофточка…

Тут Антон шевельнул носом и воображаемыми усами, как голодный кот. И вдруг ни с того ни с сего сделал из пальцев пистолет и выстрелил мне прямо в живот. Пух – и все, так и закончилась наша детская дружба. Его палец уперся мне точно в пупок, в то место, где была заколота булавка. Я даже рассмеялась от смущения. «Что творится! – думаю. – Что творится! Антон мне сделал пистолетик!»

В соседнем вольере вилял хвостом огромный черный кобель. Я протянула руку через прутья, и он мне подал свою тяжеленькую лапочку.

– Как зовут? – спрашиваю.

– Кока.

– Кока! – Я опять засмеялась. – Такой лось и Кока?

С другой стороны трое щенков тоже пришли поздороваться, они навалились пушистой кучей на решетку и совали носы в широкие дырки. А у меня опять под сердцем что-то дернулось, я вспомнила собаку, своего щенка, того, что мы давно похоронили.

– Наверно, мне больше никогда не захочется заводить ньюфа, – призналась я.

Антон погладил маленького по макушке и предложил:

– Давай чайку попьем.

– Чайку давай, конечно, – отвечаю. – Я вообще-то даже есть хочу… С работы только что…

А он мне говорит:

– Тогда, пожалуйста, сгоняй на кухню и принеси сюда две чашки. Там еще печеньице у Розы Михалны есть… овсяное с миндалем.

– Ну, здра-а-асьте! – Я его не поняла. – Что теперь у нас, самообслуживание? Давай-ка ты сам сходишь на вашу кухню. Может, там у Розы Михалны и супчик какой найдется?

И тут Антон выдал:

– Нет, сам я не могу. В дом не пойду. Потому что теперь я живу в этом вольере.

Я быстренько сообразила, что начинаются какие-то выкрутасы, и даже не очень удивилась, потому что мой друг Зильберштейн всегда был немного загадочным. Только спросить его про новые фокусы я не успела, потому что услышала Розу, она кричала в сад из кухни:

– Ребята! Все в баню! Выезжаем через пять минут.

К нам прибежала младшая сестрица, Танечка. Она спросила Антона, поедет он в баню или нет. Он отрицательно покачал головой, но тут на садовой тропинке появился его отец. Мы поздоровались, любезный папочка мне улыбнулся, как добрый сказочник.

– Антон… – сказал он сыну. – Ты сегодня совсем не галантный. Девушка к тебе пришла, а ты ее в вольере держишь?

Антон ничего не ответил, тогда отец взмахнул рукой и дал команду:

– Бери ее с собой! Поедем париться!

Мы вышли из вольера. Друг мой Зильбер-штейн топал медленно, как арестованный, которого выпустили на свободу. Во дворе стояла Роза, с ней были две девушки, ее обычные фрейлины – из тех собачниц, что постоянно отирались в доме. И двое мужчин тоже вышли на построение. Я их не знала, наверняка это тоже были люди из королевской свиты – обычно у Розы на подворье кто-нибудь работал, ремонт и стройка тут не прекращались.

Антон подошел к матери, Роза Михална его обняла и погладила по плечу, таким своим особым жестом, настойчиво и ласково.

– Все, деточка, – сказала она. – Все будет хорошо.

– А у меня же нет ничего для бани! – спохватилась я. – Я же просто зашла, на чаек…

Все было у Розы Михалны, все она собрала мне в пакет, и полотенце нашла, и простынку, и тапочки.

Я поняла – в зеленом домике что-то произошло. Какой-то конфликтик случился. Какой? А мало ли… В семье бывает всякое, когда мальчик подрастает. Если вашему сыну двадцать или около того, не рассказывайте мне про ваше абсолютное взаимопонимание. Молодой мужчина на пике гормональной активности – это напряг для мамы. Он нарывается на комплименты, сует свой нос, куда ему не следует. Тут как в вольере с молодыми кобелями – они все время задираются на старших, хотят показать свою силу. Это обычное дело в собачьей стае.

У Розы с сыном тоже иногда случались споры, и оба были так упрямы, что даже недлинная дорога в соседний город, километров пятьдесят в одной машине, давалась с трудом. Антон учился на экономическом и потому давал рекомендации родителям, как лучше строить семейный бизнес. У папы была маленькая оптовая база, он продавал собачий корм, и всю дорогу Антон капал на мозги отцу. Он говорил, что тот угробится, если все будет делать сам, уверял, что нужно нанимать людей – бухгалтера, шофера, менеджера… Родители над ним смеялись, отвечали, что платить всем этим людям нечем.

И Антон смеялся, дерзил любимой мамочке, напоминал, что она слишком много транжирит.

– Что значит – транжирит?! – Роза Михална терпеть не могла и сейчас не может, когда заглядывают к ней в кошелек.

К концу поездки машина дымилась, но Роза стойко переносила все это безобразие. Она же понимала, что через месяц каникулы закончатся, малыш уедет в университет…

Потому что недавно случилась неприятность, которая разволновала Антона так сильно, что он решил переселиться в собачий вольер.