Ужин собрали на скорую руку. Колбаска там какая-то осталась, сырку кусочек завалялся, яиц сварили, огурец порезали… Мероприятие было не парадное, но тем и легче обнаружить вирусы, которые в торжественной обстановке не всегда увидишь.

Все устали, проголодались и потому жевали молча, активно, серьезно, уткнувшись в свои тарелки. Я прямо даже захотела позвать фотографа из нашей редакции и отпечатать все семейство на плакат – «Когда я ем, я глух и нем».

И никого не парила густая тишина, и это легкое напряжение, которое частенько возникает, если за столом появляется новый человек. Никто и не подумал меня интегрировать ни словом, ни взглядом – все жевали. Я не хотела никому мешать пустыми разговорами, но все равно нечаянно вырвалось:

– Какая вкусная фасолька!

Все на меня уставились, как будто я сказала фразу на китайском языке.

– Какая фасолька? – Роза Михална наморщила лоб.

– Ой! Лобио! – Я тут же исправилась. – Лобио, конечно… что я говорю…

Антон жевал, как все, энергично и молча, с задумчивым спокойным видом, но коленка у него под столом дергалась. Коленка у него плясала просто! Он взял пакет молока, поболтал его, проверил, сколько там осталось. Немного, полстакана он себе налил.

– Нет, нет! – Роза Михална потянулась рукой через стол. – Молоко осталось для мамы.

Прикиньте, до чего я мелочна, я помню даже эти полстакана! Мой антивирус тут же отследил это несчастное пастеризованное молоко, которое Роза конфисковала у сына и с удовольствием выпила. Нет, я не инспектор санэпидстанции, просто людям свойственно замечать все то, что выбивается из орнамента наших обычных представлений.

В моей семье последние куски всегда доставались детям, и это меня не испортило, со временем я научилась отказываться от последних кусков. Сейчас расскажу, как это вышло.

Однажды моя мама отвалила последние деньги на мои джинсы. А розовую кофточку, которая ей понравилась, пришлось оставить до лучших времен. И вот вернулась я домой, надела эти штанишки, и так мне стало вдруг противно… Мне сразу расхотелось эти джинсы носить. Я сидела в своей комнате, как Буратино, когда он закопал пять золотых и ждал, когда у него вырастет волшебное дерево с монетами. «Вот вырасту большая, заработаю кучу денег и куплю своей маме сто розовых кофточек». Так я себя успокаивала.

Наверное, меня воспитывали неправильно. Я наблюдала удивленно, как Роза попивает молочко, и не могла понять: «Неужели ей вкусно?» Нормально ей было. Ни холодно ни жарко. Ее рациональный мозг умеет отсекать деструктивные сантименты. Я даже выделю сейчас курсивом главный принцип легендарной Розы:

Мужчину, в том числе и сына, нужно держать в черном теле, баловать женщина должна себя.

Мудрейшая Роза дрессировала детей своими методами. «Все лучшее – для мамы! И ручки тянуть не смей!» – такой подход вполне нормален для воспитания мужчины. Да, потому что мальчик должен помнить про родную мать! И вообще… Мужику полезно быть голодным, а то он быстро превратится из волка в поросенка.

В общем, допила Роза Михална свое молоко, вытерла губы салфеткой… Салфеточки всегда лежали на столе – даже когда не было хлеба, салфеточки лежали.

– Все, надо ехать. – Она сказала мужу. И обратилась к нам: – Мы к бабушке, а вы тут отдыхайте… Приятного вам вечера. Собачек не забудьте покормить.

Мы с Антоном вышли закрыть калитку. Роза водрузилась на переднее сиденье новой высокой машины. В грузовую «газельку» она взошла как королева на трон. Поставила в ноги горшок с хризантемой, удобно разместила на коленях большой пакет с бельем на стирку. И помахала мне ручкой:

– До встречи, дорогая…

А папочка любезный посмотрел внимательно в мою открытую распаренную душу… Тогда я блузочки любила с широким вырезом. Он заглянул – и голову так набок осторожно наклонил.

– Вы там поаккуратней… – Это он сыну сказал. – Поаккуратней.

Ха! Ха! Ха!

Антон открыл вольеры и выпустил собак. Меня окружила толпа черных пушистых крокодилов. Эти слоны толкались, лезли ко мне носами, слюнявили юбку, а я на них кричала:

– Поаккуратней там!.. Поаккуратней!

Кока, тот самый главный мачо, полез ко мне обниматься. Он сбил меня в траву своей пушистой тушей, и Антон его шлепнул по толстому заду:

– Фу, Кока! Поаккуратней, сволочь! Поаккуратней!

Был вечер, теплый и спокойный. Мы сели пить чай за летним столиком под молодыми яблонями. В зарослях мерцали маленькие стеклянные фонарики, Роза Михална их воткнула по клумбам и уехала, мировая мама. И дом, и сад остались в нашем полном распоряжении. В тот вечер я была там королевой, и все вокруг было моим.

Все собаки в этот вечер были моими. Они столпились у решетки, подняли уши и виляли пушистыми хвостами. Собаки следили за Антоном, они поворачивались всей толпой за каждым его движением. Он взял со стула из кучи тряпок что-то первое попавшееся, и собаки наклонили морды, они узнали хозяйкину куртку. Антон накинул куртку мне на плечи, собаки передернули ушами. Он придвинул свое кресло ближе, и собаки прижались теснее к решетке. Они наблюдали, как Антон берет мою ладонь и шутливо, как щенок, кусает пальцы.

В кухне засвистел чайник. Антон улыбнулся совершенно не по-дружески, а мягче, гораздо мягче, в его улыбке не было никаких острых углов.

– Сейчас поищем… – он замяукал, – чем тебя побаловать…

У мамы в шкафчике нашлись овсяное печенье с миндалем в красивой жестяной коробке и рюмочка молочного ликера из черной толстенькой бутылки. Водка со сгущенкой – вот вам и «Бейлис», до этого додумалась только Роза, но мамин барчик, уж простите, в тот вечер тоже был моим.

Я вынесла к столу две горячие чашки, и мы неспешно тянули чай. В тишине. Антон – единственный мужчина, с которым я молчу. Молчу я только в состоянии покоя или сна, а разговаривать обычно начинаю от возбуждения или на нервной почве. С Антоном мне всегда было очень спокойно. И нет, не скучно, разве можно скучать в вечернем саду после трудного дня? Разговаривать было не обязательно, мы знали друг о друге все, что нужно, и совершенно не хотелось забивать эфир какой-то лишней информацией. Сидим, пьем чай и дышим остывающей землей.

В тот вечер сад был мой, мой и Антона. Это была наша земля, а своей землей дышать приятно, своя земля дает покой и силу, поэтому все за нее так воюют. Мне этого как раз и не хватало, всю жизнь мне не хватало уверенности, а тут я встала босиком на траву – и не осталось никаких сомнений, как будто мне из-под земли шепнули: «Мадемуазель, сидите тихо, все будет хорошо».

С глухим ударом упала в траву тяжелая груша. Собаки навострили уши: «Где? Где? Где?» Я подняла ее и прямо так, немытую, откусила…