как минимум, получаса. Она то и дело посматривала на входную дверь в надежде, что человек из Отделения по Надзору скорее избавит её от тоскливого бездействия.

Разве её волновала судьба ветхих книг, совсем ненадолго переживших своих создателей и, так же, как и они, постепенно уходящих на вечный покой? Совсем нет.

Засмотревшись в потолок, она не заметила вошедшего в здание человека в капюшоне. Только услышав тяжёлые, но быстрые шаги, Николь обернулась. Конлей снял капюшон и окинул её взглядом.

«Опять поругался с кем-то на работе, чтобы прийти сюда», — догадалась девушка.

Конлей, вероятнее всего, предугадал её размышления.

— Начальство уже смирилось с тем, что отдавать задания по Архиву надо мне.

Николь грустно улыбнулась своему упрямому молодому человеку. Тот же, нахмурившись, положил на стол бумажку с именами, которым было суждено исчезнуть.

— Помочь найти, или сама справишься?

Через четверть часа стараниями Конлея и Николь на заднем дворе Архива лежала сравнительно небольшая кучка книг, большая часть которых была написана ещё до Купола. Николь удивляло, что их не уничтожили сразу после постройки. Очевидно, предавать огню культурные ценности прошлых веков изначально не входило в планы Правительства.

Конлей вылил на книги баночку какой-то жидкости, выданной ему на работе и посмотрел на Николь. Она вынула из кармашка красную зажигалку и протянула ему.

— Не боишься, что найдут? — обеспокоенно, но с небольшой улыбкой спросил Конлей.

— Нас здесь не осматривают. Всё лучше, чем держать её в квартире, за которой постоянно наблюдают.

— Никки, за квартирами Смотрителей не ведётся слежка. Её и за обычными гражданами редко устанавливают. Я тебе уже рассказывал.

— А ты уверен, что начальство и вам не врёт? — Николь спрашивала скорее с грустной усмешкой, чем всерьёз. — Уверен, что ради сохранения своей власти, они не пойдут на такое?

Конлей покачал головой и добавил:

— Но зато они слепо уверены в том, что могут полностью контролировать нас страхом, — он на долю секунды замолчал. — И не ошибаются.

Николь молча и с благоговением смотрела на него. Конлей щёлкнул зажигалкой и аккуратно поднёс язычок пламени к книгам.

Сначала огонь не занимался. Бумага лишь медленно тлела, обращаясь в пепел. Казалось, что поджечь книги зажигалкой — плохая затея. Но стоило Конлею прикоснуться огоньком к капле бензина, как вспыхнуло пламя.

— Не ошибаются лишь отчасти, — прошептал Конлей, отходя от горящих книг и приобнимая Николь сзади.

Он не видел её глаз, но не мог отбиться от мысли, насколько они сейчас красивы. В свете огня, отражая догорающую вечность.

Николь же с трепетом наблюдала за книгами, погибающими в пламени. Тогда её волновала отнюдь не их судьба. Не судьба погибающих вместе с ними идей и заветов прошлого. Её волновало, что на смену идеям и заветам этих книг не придёт ничего нового.

Новой и единственно возможной парадигмой мог быть только страх. Страх ради стабильности.

Огонь, пожирающий страницу за страницей, разгорался всё больше. Николь жалела книги, но воодушевление от вида пламени в такие моменты увлекало её куда больше. Она выросла с зажигалкой в руках и влюбилась в человека с огненными волосами. Кажется, сама судьба связала её со столь опасной стихией.

Когда жар стал обжигать бледную кожу, Николь повернулась к парню лицом и обняла в ответ.

***

Конлей вышел из здания Архива, громко захлопнув дверь. Он устал смотреть, как его близким причиняют боль. Давно устал.

Он знал, что книги были для Николь всем. После смерти обоих родителей литература стала для маленькой девочки, а позже и для взрослой девушки единственным способом понять себя, излить эмоции. Кажется, когда-то Никки даже пыталась писать свои небольшие рассказы. Правда, недолго. В любом случае она не показывала их Конлею. Вероятнее всего, они так же, как и всё творчество, созданное людьми, живущими под гнётом Купола, Норм и вечного опасения за себя и свой никчёмный быт, сгинули во времени.

Сейчас на бумаге издавались только приказы, вводящие очередные Нормы. Досье на людей, которым было уже всё равно.

Или на тех, кому наоборот было дело хоть до чего-то.

В голове Конлея снова всплыл образ вечно суетливого, но трепетного в делах Питера Мэтьюза.

Питера Мэтьюза, которого уже сегодня выселяют под солнце.

Тот постоянно рассказывал про Скарлет, суровую, но заботливую мать, неравнодушную жену. Сам Конлей не был знаком с ней лично. Впрочем, это всё равно никак не повлияло бы на исход того, что Питера поймали с чёртовой наркотой.

Мысли вновь одолевали его. Когда он уже поймёт, что сопротивляться бесполезно?

Конлей попросил Николь прийти на церемонию к Питеру. Сказал, что тот его друг. Но не упомянул ни того, чем они с ним занимались. Ни того, что убил его жену. Он постоянно скрывал от своей девушки подобную информацию. Не хотел, чтобы лишний раз нервничала из-за правды…

Нервничала?

Эта правда была вполне способна сломать судьбу не только ей. Конлей знал, что скрывалось под спокойной наружностью Николь, и что она могла сделать, узнав эту самую правду.

Но так ведь не может продолжаться вечно?

Конлей стоял на пороге церквушки, которую они с подельниками обычно возвышенно называли храмом. Вздохнул, предчувствуя очередной невесёлый разговор. Снял капюшон. Открыл дверь и тихо вошёл, не нарушая постоянства тишины.

***

Раньше ей никогда не доводилось присутствовать на церемонии суда. Войдя в здание, она удивилась равнодушию, написанному на лице присутствующих здесь наблюдателей. Даже судья, сидящий за столом чуть поодаль них, отличался разве что взглядом, устремлённым в досье, лежащее сейчас перед ним, а не в осознанное никуда.

В голове Николь пробежала мысль, что на деле в откровенном равнодушии наблюдателей было всё же на толику больше смысла, чем в попытках судьи проявить нечто противоположное.

Она села на свободное место. Через минуту двое охранников ввели в зал подсудимого. Хотя, вряд ли ему подходила такая характеристика. Николь попыталась подобрать верный эпитет. Обречённый?

Вся церемония прошла по заготовленным и отработанным заранее фразам.

— Именем суда я приговариваю подсудимого к высшей мере наказания — выселению за пределы Купола.

До чего должно было дойти общество, в котором единственной мерой стала высшая? И что к этому привело?.. Николь заметила, что слишком редко в последнее время об этом задумывалась. Наверное, так было легче.

В такой момент ей было бы положено пустить слезу, если бы Николь не выплакала их ещё до совершеннолетия. В то же время она понимала, что не ей одной было так тяжело. Не только её родителей вывели в дверь в углу этого здания.

Рядом с ней, да и во всём зале суда сидели люди,