тобой гордимся, — говорит мистер Браун, нервно тиская руками бумаги на столе. — Но ты, Майкл, уже совсем взрослый, и есть определенные вещи, которые ты должен понимать. — Складывает пальцы в замок и постукивает обеими ладонями по столу. — Майкл… Твои родители попросили меня с тобой поговорить, объяснить тебе, что…

Ма кашляет, ерзает в кресле, смотрит в пол.

— …к сожалению… Майкл, ты не сможешь учиться в гимназии Святого Малахии.

Губы мистера Брауна продолжают двигаться, но звук вдруг пропал. Сосредоточься, Микки — хватит ворон считать! До меня долетает что-то про «пять лет… расходы на дорогу… форма и учебники… два автобуса туда, два обратно».

— Я люблю ездить на автобусе, — бормочу я и бросаю взгляд на Ма, ожидая поддержки, но она уставилась на мистера Брауна — а тот встал со стула и, пока говорит, щелкает жалюзи.

Дыхание отдается у меня в ушах. Я все не могу взять в толк, что он там вещает, — как когда Пэдди то убавляет, то прибавляет звук в телевизоре, чтобы меня позлить.

— Твоим родителям это не по средствам, Майкл. И они очень, очень этим расстроены, — говорит мистер Браун.

Ма красная как рак. Ничего она не скажет. А тот, кто заблокировал звук у меня в голове, заодно высосал из меня всю силу. Кто это — пришельцы? Русские? Протестанты!

— Ты будешь учиться в Святом Габриэле, как Пэдди. — Папаня с улыбкой кладет свою противную руку с оранжево-коричневыми пятнами от никотина мне на плечо. Это значит, мне снова придется донашивать старую форму Пэдди, чем я и занимаюсь всю свою жизнь. Донашивать за Пэдди все. Даже его гребаные трусы.

Гляжу на Папаню и сознаю с абсолютной, полной уверенностью, что человек этот мне не отец. И с той же уверенностью вижу — потому что глаза у него стали совсем маленькие и плоские — что это он во всем виноват. Все плохое в нашей семье случается только из-за него.

— Ну мы тогда пошли, сэр, — говорит Папаня, выставляя перед собой руку, делая вид, что не хочет никому причинять неприятностей, хотя он сам — наша главная неприятность.

— Вы можете забрать Майкла домой, помочь ему… привыкнуть к этой мысли, — предлагает мистер Браун.

— Да нет, пусть он лучше здесь поиграет с дружками. Правда, сын? — не соглашается Папаня.

С дружками! У меня всего один друг. Вот сколько он про меня знает. И — нет, я не желаю здесь оставаться.

— Я бы хотел пойти домой, — говорю я.

— Конечно-конечно, — поспешно произносит мистер Браун: он бледен и стремительно шагает к двери. — Пойду твой портфель принесу.

Молчание. Мы глядим в окно, а там солнце вылезает из-за большого плюшевого облака. Мы все щуримся и поворачиваем головы, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

— Я, — начинает Папаня. — Микки… — Он вздыхает, с наждачным звуком проводя ладонью по небритому подбородку. — У меня для тебя большой сюрприз. Сегодня вечером покажу.

Я вижу у него на лице дурацкую ухмылку. Проверяю Ма: она без понятия. Папаня наш — известный врун. Ма кивает мне, потом Папане, широко открывая глаза. Это означает: Микки, прошу тебя, не зли папу. Ради меня. А то сам знаешь, что будет.

Ладно, Ма. Только ради тебя.

То, что у нас нет денег, я знаю, и никогда не стал бы ее этим доставать.

— Большой сюрприз? Да ну? Класс! — восклицаю я, как какой-нибудь пай-мальчик из телевизора. Смотрю в окно. И тут на меня нисходит, будто Святой Дух. — Собака, да? Пап, это так здорово, что все остальное уже неважно.

Ха. Вот я и взял над ним верх. Широко улыбаюсь Ма, будто понятия не имею, что только что сделал. Она с пяти лет не разрешала мне завести собаку. Она мне теперь все кости переломает. Ну и ладно, тогда хоть не придется учиться в Святом Габриэле.

2

ДЕВЯТЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

— Иди сюда, сынуля. Псину на руки не хватай, а то я тебя убью, — говорит Ма в кухонное окно. — И ты тоже, кукла. — Это она Мэгги.

Она все еще сердится на меня за Киллера, но зато про Святого Малахию я не сказал ни слова, так что главное держать рот на замке — и все будет в порядке.

— Лечу как стрела, — откликаюсь я и подмигиваю.

— И не смей подмигивать в воскресенье, — говорит она, и голова ее снова исчезает в кухне.

Я смеюсь. Это что-то новенькое. Мы во дворе, сидим на корточках у конуры Киллера, которую дядя Джон смастерил из досок от сгоревших домов на Гавана-стрит. Если кто спросит, мы должны говорить, что конуру сделал Папаня — мама не хочет, чтобы люди знали, что он безрукий.

— Ну, ты как тут, мой мальчик? А? — Я чешу черную шерсть Киллера. Он плюхается на землю, перекатывается на спину. — Как тут мой дружище? — Я щекочу его шоколадный животик. — Обалденный он, правда, Мэгги?

— Угу. Боженька, как же я его обожаю, — соглашается она.

— Давай он будет и твоим тоже. А больше ничьим. — Я хмурю брови и грожу пальцем.

Мне очень хочется подержать его на руках, но на мне мои новые чтоб-на-все-лето-хватило парадные одежки, которые сегодня надо обновить в церкви на мессе Летней моды — в первое воскресенье летних каникул.

Из задней двери высовывается целая копна ярко-рыжих кудряшек. Наша Моль. То есть наша Мэри, старшенькая. Щеки у нее пухлые и все покрыты яркими веснушками — только возле носа осталось несколько белых пятнышек. Такие веснушки наоборот.

— Эй, недотепы, шевелитесь, а то как бы потом не схлопотать, — произносит Моль и шмыгает обратно на кухню. Ей велено приготовить обед, пока мы будем тухнуть на службе. Моль, как и Ма, делает всю работу по дому, потому что она девчонка. Мальчикам ничего делать не надо, но я все равно помогаю, потому что иначе нечестно.

— А ну сюда! — рычит Ма.

Я вбегаю в дом, Мелкая Мэгги — прилипшая ко мне, как пластырь, — следом. Ма вышколила нас, как тех детишек из «Звуков музыки», только свисток ей ни к чему — у нее голос как иерихонская труба. Совсем не такой, как у Джули Эндрюс.

Ма прикладывает палец к губам, потому что Папаня еще дрыхнет. И все должны быть тише тихого, чтобы он не свалил из дому. Или хуже того — снова не напился. Ма хватает Мелкую Мэгги за руку и быстрым шагом выходит на улицу. Я нагоняю.

— Клянусь Господом Вседержителем, если мы опоздаем на эту службу, я