«Берлога» сойдет за «добрый старый английский паб», только если знать, что ее владелец вот уж тридцать лет как не был дома. В зависимости от света — в «Берлоге» его, по счастью, мало — Мел смахивает на Марту Грэхем[6]в неудачный день или на Джона Херта[7]в удачный: сморщенное обезьянье личико, плоский череп, паучьи лапки, испещренные темно-коричневыми пятнами.

Видимо, потому, что я тут новенькая, Мел любой разговор начинает с формулы: «Чем дольше живу в Японии, тем лучше понимаю…» До сих пор варианты окончаний наблюдались следующие:

«…что с каждым днем все меньше знаю о японцах».

«…что никогда не почувствую себя здесь дома».

«…от европейцев и впрямь разит прогорклым кухонным жиром».

«…от геморроя только иглоукалывание и помогает».

Хозяйственными хлопотами Мел себя особо не утруждает. Вкалывают его бармены, Слим и Флосси, парочка местных шалопаев с черными волосами, прям как из-под резца скульптора: либо Мел их трахает, либо они его. Я лично ставлю на второе: Мел с членом наперевес — это ж нечто неописуемое, от такого просто наизнанку вывернет. Слим — весь такой скукоженный, и пахнет от него как от рекламок из серии «сотри-понюхай» в модном журнале. У Флосси с габаритами все в порядке; поздно вечером так даже за человека сойдет — когда в «Берлогу» понабьется эмиграшек и уродов обоего пола. Если Флосси и Мел поцапаются, есть шанс, что счета тебе так и не подадут. А вот если Слим взбеленится, так, чего доброго, накашляет туберкулезными палочками прямо в твой джин.

Мел закуривает, выпускает вверх струйку дыма.

— Ну, как там уроки? Я пожимаю плечами.

— Учеников поприбавилось?

Я объясняю, что мои богатые дамы в горах — вот и все, да плюс еще какой-нибудь университетский студентишка порою откликнется на мое объявление в «Канзай камикадзе», местной дешевой газетенке на английском.

— И тебе хватает?.. — Вопрос его захлебывается в мощном фуговом кашле.

— Да скриплю помаленьку.

Про Мела того же не скажешь. Дважды пытается продолжить и дважды натыкается на стену мокроты.

— Я тут хотел тебя познакомить с одной. Тоже уроки дает.

Не успеваю я остановить его, как он уже машет женщине за столиком у камина.

— Бонни! Щи познакомься с Луизой. Она в городе недавно. Английский преподает, как и ты.

Так и не успеваю сослаться на врожденную неспособность находить общий язык с людьми, одевающимися исключительно в коричнево-земляные тона. Бонни уже уселась на табуретку напротив. Наклоняется совсем близко, не то морщится, не то улыбается.

— Как давно вы здесь, Луиза?

Сообщаю, что три недели; она шумно поражается моим способностям «устраиваться». Горбится, снова морщится. Может, это и не улыбка вовсе, а нервный тик.

— А как вы здесь оказались?

— Японские авиалинии.

— Да нет же, глупышка, я имею в виду, как вы отыскали «Берлогу»?

Просто пошла по пятам за первым же встречным лохом-гайдзином[8].

— Случайно проходила мимо…

— Вы ведь из Британии, верно? Ваш акцент — просто прелесть что такое…

— Вообще-то я канадка.

— Канада. Ох, как вам повезло! — Похоже, заметила, как меня перекосило. — Такая чудесная страна…

Как говорится, Иисус прослезился.

— У вас есть Национальный совет по вопросам кино[9]— они такие замечательные документальные фильмы снимают.

Я уже собираюсь спросить ее, видела ли она доку-менташку про слепого эскимосского резчика по мыльному камню, «Холодные руки, горячее сердце» называется, но за ней разве угонишься?

— Как мне жаль, что в Америке нет ничего похожего!

— А уж мне-то как жаль, Бонни. Вы, я вижу, интересуетесь кинематографией?

— Так я же здесь именно поэтому. Я приехала снять серию документальных фильмов о японских ремеслах.

— Да что вы говорите.

— Первые три уже закончены — лакированные изделия, изготовление вееров, окраска тканей. Но не успели мы дойти до традиционных упаковок, как грант иссяк, и мы теперь пытаемся найти альтернативные источники финансирования.

— Какая жалость.

— О, на самом деле я даже и не огорчаюсь ничуть. Я в Японию просто влюблена, а вы? — Прицельно смотрит на мой бокал. Что, здесь так принято — мне полагается поставить выпивку старожилу, не наоборот?

— Любовь — не совсем то слово, что первым приходит на ум. — Я тянусь к хрустикам из морских водорослей, что поставил передо мною Флосси.

— Тяжко вам приходится? — Бонни наклоняется совсем близко, глаза с поволокой.

— Да нет, в общем-то.

— А с японским у вас как?

— По нулям.

Она запускает руку в лоскутный ридикюль.

— У меня тут где-то завалялась мейши замечательной сенсэй по языку.

— Говорите как белый человек, милочка.

Она извлекает из бумажника стянутую резинкой пачку визиток.

— Ну, визитная карточка одной изумительной преподавательницы японского.

Я гляжу прямо в ее выразительные глаза.

— Не интересуюсь.

— У нее учиться так весело, особенно если один на один. А еще она дополнительно преподает каллиграфию и раз в месяц, в выходные, приглашает особо отличившихся студентов на чайную церемонию.

— Я вообще не хочу учить японский. Бонни резко выпрямляется.

— Не хотите?

— Смотрите сюда, Бонни. — Я машу Флосси, указываю на мой бокал, улыбаюсь, затем указываю на Бонни. — Видите, как все просто?

Бонни втолковывает что-то Флосси по-японски, тот коротко отбрехивается, она тараторит еще несколько минут, бурно жестикулируя, в голос ее закрадываются угодливые нотки. Флосси обрывает поток ее излияний коротким кивком и гортанным восклицанием, что в странах Средиземноморья предвосхищает отхаркивание.