не за старые ли грехи вызвал его особый отдел. Нет, капитан, нужно просто осмотреть раненого.

— Встаньте! — велел Багримов Гольдинову. — Куда вы были ранены?

— В грудь, спину и в правую руку.

— Раздевайтесь по пояс… Да вы у нас Геркулес! — привычно начал балагурить Багримов, заговаривая во время осмотра зубы раненому. Геркулесом младший лейтенант был полгода назад, не меньше, теперь же сильно исхудал, правда, крупные и мощные, накачанные мышцы брюшного пресса проступали по-прежнему рельефно и видны были, наверное, даже лучше, чем прежде. — Что у нас, смотрим: множественные ранения грудной клетки, — констатировал врач. — Осколочные. Непроникающие. Надо бы рентген сделать. На спине — тоже. Дайте-ка я вас хоть послушаю… Дышите. Хорошо, лёгкие в порядке. Что это было? Граната? Мина?

— Миномётный обстрел.

— Что ж, повезло вам. А это что? След выходного отверстия. Похоже, пулевое, но пуля прошла по касательной… Ага, вот тут задела ребро. Больно?

— Чувствуется, если надавить.

— Да, прощупывается подживший перелом. Тут вам тоже повезло. Когда были ранены. Дней семьдесят прошло? Семьдесят пять?

— 22 сентября. Ровно два месяца назад.

— Так вы молодец… значит, организм крепкий. Надо бы внимательнее посмотреть, что там эта пуля натворила, но поверхностный осмотр ничего непоправимого не показывает. Теперь посмотрим руку. — Багримов нахмурился. — Осколочное ранение. Задета кость, нагноение, воспалительный процесс у нас налицо, дорогой мой. Рукой надо заняться серьёзно, не шутите с ней, — и, обращаясь к начальнику особого отдела, спросил:

— Я должен дать заключение по результату осмотра?

— Одевайтесь, Гольдинов, — скомандовал особист и отвёл начальника медбата в сторону.

— Скажите, у вас нет сомнений в происхождении этих ранений?

— Никаких. Осколочные и пулевое ранение в грудь, задето ребро, пулевое в плечо, пострадала плечевая кость. И всё серьёзнее, чем я ему сказал. Желательна госпитализация.

— Хорошо. Другими словами, использовать его сейчас как бойца невозможно?

— Всех нас можно как-то использовать, — пожал плечами доктор. — Но я бы его сейчас подлечил, а потом комиссовал на полгода. Если же смотреть не так широко, то необходимо срочно обработать рану.

— Хорошо, — повторил особист. Багримов неверно понял его вопрос, но уточнять он не стал. — Часа через три-четыре я его к вам пришлю. Сделайте всё, что нужно. А пока напишите короткое заключение по результатам осмотра, прямо сейчас, и после этого я вас не задерживаю.

4.

Когда дверь за капитаном медслужбы закрылась, Кропалюк вернулся к столу и достал из ящика бланки протокола допроса.

— Садись, младший лейтенант. Начнём, — сказал он и подумал, что, пожалуй, впервые, ещё не зная наверняка, какие ответы получит на заданные вопросы, уже почти решил, как поступит с окруженцем и что скажет тому, закончив допрос. Кропалюк рассердился, но на этот раз на себя: допрос — всегда состязание, при каких бы обстоятельствах он ни проводился. И если хоть в одном ответе Гольдинова, хоть в одном его слове он почует ложь, никакие наблюдения этого дня и никакие личные воспоминания не остановят начальника особого отдела. Он будет рыть, он разворошит и раскопает всё, это он умеет. Глядя на чистый, не тронутый пером бланк протокола, Кропалюк настраивал себя на работу. Привычно предупредил об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, отобрал подписку о неразглашении, по обыкновению пропустил шапку протокола — он всегда заполнял её после допроса, и задал первый вопрос.

— Ваша фамилия?

— Гольдинов.

— Имя? Отчество?

— Илья Григорьевич.

— Дата рождения?

— 1919 год.

Двадцати трёх нет, подсчитал Кропалюк. Двадцать два…

— Место рождения?

— Город Киев.

— Местожительство?

— Киев, улица Кирова, дом 28, квартира 30.

— Национальность?

— Еврей.

— Паспорт или другие документы, подтверждающие личность, есть?

— Нет.

— Род занятий?

— До войны — тренер по боксу, с декабря 1939 работал физруком Специальной военизированной пожарной команды НКВД завода № 393 в Киеве.

— Чем ещё занимались?

Протокол не требовал уточнений, но особист хотел услышать ответ. И этот ответ должен был остаться на бумаге.

— Преподавал бокс и лёгкую атлетику в Киевском техникуме физкультуры. Выступал за киевское «Динамо». Чемпион Украины в тяжёлом весе в 1937–1941 годах. В прошлом году участвовал в чемпионате СССР. Занял второе место.

— Семейное положение?

— Женат. Есть дочь.

Кропалюк помнил наизусть анкетную часть протокола, работа с ней задавала ритм, и, уловив его, он набирал силу, легко менял направление и скорость допроса, задерживаясь на существенных моментах, бегло уточняя незначительные.

— Когда были призваны в РККА?

И вот тут, даже раньше, чем ожидал особист, раньше, чем это выяснялось на похожих допросах, история окруженца вышла из общей колеи. Война меняла всё, но и в новой, изменённой жизни сохранялись пути, схожие для тех, кто попадал под власть войны, и для кого только она теперь была законом. Однако история Гольдинова выписывала совсем уж невообразимые петли, так что Кропалюку оставалось только успевать вести протокол, лишь изредка направляя младшего лейтенанта короткими вопросами.

К концу второго часа допроса Гольдинов ещё раз рассказал, как вышел к Калиново-Попасной, как увидел рядом со станцией батальон немецких танков, прошёл в сторону Александровки и проскользнул через линию фронта в расположение 261-й дивизии.

На этом можно было заканчивать. Кропалюк протянул протокол Гольдинову, и тот уверенно подписал его левой рукой.

— Так ты левша, младший лейтенант? — спросил особист и подумал, что давно должен был заметить это.

— Да. Но пишу и дерусь обеими руками одинаково.

— Тогда вот что. Возьми бумагу и запиши всё, что ты мне сейчас рассказал. Коротко, без подробностей, но с датами и всеми населёнными пунктами, через которые ты проходил. Полчаса даю, потом — на перевязку к Багримову. — Он не сомневался, что окруженец точно повторит рассказанное на допросе, но две бумаги всегда лучше одной. — Я пока оформлю остальные документы.

— С чего мне начинать? — удивился Гольдинов.

— Как обычно, с начала: Я, Гольдинов Илья Григорьевич, родился, учился, женился, работал, служил… Ты же автобиографии писал? Вот и сочини ещё одну. Тебе их ещё писать и писать. — И заметив вопросительный и удивлённый взгляд младшего лейтенанта, покачал головой: — Нет, Гольдинов, не здесь. Завтра отправляешься в Ворошиловград [2], в особый отдел армии.

— Товарищ старший лейтенант, оставьте меня в дивизии, — вдруг привстал со стула Гольдинов. — Я могу воевать. Ранение — ерунда, рука заживёт, а пока я и с одной здоровой левой могу. После всего, что я прошёл, гулять в тылу?.. Да я всё равно на фронт вернусь, ни на день не задержусь!..

— Нет, Гольдинов. Во-первых, у тебя нет документов, и выдать их я не могу: тебя должен проверить особый отдел армии. А во-вторых, твоё ранение не ерунда. Слышал, что сказал Багримов? Да, не слышал… А я слышал. Всё, закончен разговор. Пиши и дуй на перевязку.

Глядя, как медленно