аптечка с инструментами на рамке «Суры» болталась), как вдруг совсем рядом явственно услышала… голос.

Даже не голос, а такой неопределённый звук, похожий на громкий вздох. Отчего-то сразу показалось, что издать его мог только человек. В ужасе я отпрыгнула назад и, снова задев ногой торчащий над землей корень, оказалась на земле.

Поднявшись-отряхнувшись, увидела неподалёку врытые в землю дощатые стол и лавки, которые сначала не заметила. Интересно, кто это себе место под пикничок оборудовал в такой глуши?..

Инстинктивно схватилась за телефон – моя подержанная раскладушка (хоть не развалилась!), конечно, тут же запикала… Чтобы побороть приступ страха, даже начала довольно громко напевать.

There’s nothing left to try,

There’s no place left to hide

There’s no greater power,

Then the power of good-bye…[2]

Почему-то Мадонна, самой смешно… Да и вообще… Удачно пришвартовалась! Только бы скорее починить велик!..

И снова я услышала тот же звук. Уже громче и отчётливей. Сомнений не было – совсем рядом кто-то есть и он явно чувствует себя нехорошо.

* * *

Гость стал заглядывать всё чаше. Каждый раз неожиданно, приводя меня в панику и замешательство, и хотя я под каким-то благовидным предлогом дала ему однажды свой телефон, он ни разу не позвонил. (Потом узнала, что телефона у него, конечно, нет никакого, звонил из автомата, да и вообще тогда ведь вообще не было всей этой интернет-болтовни!)

Роман к тому времени был мною прочитан несколько раз, так что к роману с его автором морально и, как мне самонадеянно казалось, физически я была подготовлена. Однако всё шло как-то очень уж неторопливо, а если точнее – практически никак. Но я была влюблена в него безумно, влюблена так, что даже кажущееся (или намеренное?) отсутствие намёков с его стороны на наши возможные более близкие отношения, меня почему-то не смущало. Я упивалась его книгой, своей любовью, она озаряла меня изнутри и я буквально сияла. Так хорошо мне не было никогда.

Книга и действительно оказалась сверх ожидания странной, ломающей трафареты и устои, выворачивающей всё наизнанку, обнажающей неприглядное, но где-то в глубине… Да и созерцая автора, я подчас видела перед собой не взрослого парня с притягивающей харизмой, с жёсткой раздваивающейся бородкой и в камуфляжных штанах, а маленького мальчика лет шести…

Смешно до слёз, что наши мадамы, конкурируя с ним за место в газете, сами ваяют рецензии – то на Татьяну Толстую, то на Улицкую, то вообще на каких-то Ветлицкую-Метлицкую и Дину Рубину – всё то, что мой папа с присущим ему профцинизмом (он журналист) называет «климактеральной прозой»… (Хорошо, что хоть Иннокентий всё же Лимонова читал и Стругацких, а не…) Да ещё, увиваясь вокруг редакторши, суют ей книжки и на ходу обсуждают, «кто интеллектуальней» – из этих их высоколобых фавориток, а как будто из них самих… А тут тихой сапой, покуривая, заявляется он – со своим листочком с каракулями!..

Мои эмоции зашкаливали, сокровенные мечты, казалось, сбывались среди обычных рабочих будней. Каждый его рассказ, каждая рецензия, которые он приносил «в печать» или просто почитать, оказывали на меня какое-то экстатическое воздействие. Они пронизывали меня насквозь, как током – от любых строчек, написанных им, я испытывала ощущение безумного, неземного счастья… подобное со мной случалось впоследствии – я нисколько не преувеличиваю! – разве что при оргазме – и, признаться честно, возможностью такого сравнения я тоже обязана ему.

Рассмейтесь, смехачи! знайте же, незнайки! хотите и не хотите, нехочухи!

Может быть, всё это так и продолжалось или закончилось бы, не начавшись, если б тем дождливым летом в один из своих теперь уже весьма частых визитов он не предложил мне вместе отметить праздник города – справляемый всеми «в один и тот же час, в один и тот же день»… До этого я была, как все говорят, на дне города (наверно, «На дне», как у Горького!) только один раз в детстве да регулярно перепечатывала славословно-тошнотворные отчёты на первых полосах и неизменно им сопутствующие криминальные сводки «на задворках»…

С одной стороны, естественно, ничего хорошего из этого празднования не вышло, и надо было бы сразу воспринять это как некий знак, но с другой… Моя подруга Жанна, хоть и знакомая уже с некоторыми сомнительными личностями, совсем вдруг не выдержала «колорита» и через десять минут под проливным дождём сбежала. А я – осталась!

Так я познакомилась с его миром – с целым, казалось мне, «подпольным обществом», и прежде всего, с его чудаковатым другом Логиновым, тоже на ходу сочинявшим стихи и изречения.

И оставалась четыре месяца, и пытаюсь – после всего, что было – оставаться по сей день…

* * *

Осторожно, на ставших ватными ногах, пошла к зарослям и дощатым столикам. Мучительные вздохи раздавались слева от меня, из-за большого разлапистого куста – осветила умирающим экранчиком – кажется, бузина… Кровавые её ягоды, как погасшие вспышки, в наступающем сумраке леса выглядели зловеще. Попытавшись хоть немного унять дрожь в ногах, я поразмыслила, что просто вот так взять и удрать, укатив велик, будет если не глупо, то точно трусостью: кому-то, вероятно, требуется помощь, и, может быть, ничего страшного не произойдёт, если я просто посмотрю, в чём дело. Стараясь не шуметь, я пролезла через заросли травы и колючие ветки…

Я ожидала увидеть всё, что угодно, но только не то, что предстало моему взору. К толстому стволу дерева грубой верёвкой была привязана девушка – совершенно голая! Услышав меня, она дёрнула головой и что-то сдавленно промычала, видимо, пытаясь залеплённым скотчем ртом позвать на помощь.

Я лихорадочно схватилась за телефон – как за какое-то оружие. Естественно, он, предатель, в последний раз слабо ойкнув, погас именно в этот момент! Да и кому на самом деле звонить?..

Забыв на минуту про страх, я подошла ближе. Она подняла голову, и я увидела выразительные глаза со следами размазанной вокруг них косметики. Большие – зелёные – вот редкость! – красивые… Волосы до плеч, тёмные, мелко вьющиеся, сбившиеся паклей, как будто намазанные маской, с застрявшим в них сором хвоинок и шелухи коры. На казавшемся в сумерках совсем белым теле, с застывшими разводами пота и грязи, даже в темноте отчётливо проступали выглядывающие из-за спины и бёдер кончики багровых полос, на ногах и руках – ещё несколько сразу заметных синяков. На правом предплечье – меня так и пронзило, как током, словно я уже именно эту татуировку где-то видела! Вариация пошлого сюжета, змея и роза, но сплетены они странно: в двух местах роза как будто змею протыкает!..

Мне снова стало жутко. А вдруг её мучители притаились где-то неподалёку и сейчас за мной наблюдают?! С трудом переводя дыхание, я огляделась по сторонам и прислушалась.

Нет, всё тихо, вокруг никого, только лес… Голова как-то кружится… Под мягким летним ветерком зашептали листья…

Она снова мучительно застонала и умоляюще посмотрела на меня. В глазах блеснули странные искры, и даже почудилось – делающие их тёмно-карими, как будто красноватые… Я пригляделась к ней внимательнее. Попыталась почему-то представить, как бы она выглядела в одежде, не привязанная в таком унизительном виде здесь, в глубине этого… ставшего внезапно мрачным и страшным, всё больше погружающегося во тьму безлюдного леса!

Но время шло, и нужно было что-то предпринять.

– Подожди, сейчас я тебя освобожу, – мой собственный голос показался мне в тревожно шелестящей тиши глухим и сдавленным (минуту назад я, представьте, могла петь!); в груди всё как будто наливалось жаром, расплавленным свинцом, и во всех конечностях тоже – коленки дрожали, руки тряслись…

Стараясь не причинить боли, я отлепила скотч – но не резким движением. В мгновенье она дёрнулась, как будто сейчас бросится на меня. Я отпрянула, тем же сдавленным шёпотом извинилась. Её губы были тонкие, почти как у меня, но чувственные, с едва уловимой кривинкой – как будто усмешкой наглости… припухшие, в крови, с синеватыми следами вокруг.

– Развяжи… Пить… – чуть слышно простонала она,