— Одумайтесь, поручик! — раздалось сразу несколько голосов. — К чему все это? Он пошутил…

— Вызов принят, — с каким-то даже облегчением выдохнул Саша, с трудом вырвав свою руку из стального захвата Еланцева.

Утро выдалось прохладным, и все участники готовящейся драмы поеживались, немилосердно раздирая в зевках рты и кутаясь в плащи и куртки.

Отсюда, с горы, просыпающийся Кабул казался рельефной штабной картой. И если на высоте завывал прохладный ветер, в долине, судя по белесым иголочкам дымков, царила полная тишина.

— А ведь не май месяц, господа, — резонно заметил Еланцев, выбираясь из своего вездехода и по-извозчицки хлопая себя крест-накрест руками, чтобы хоть чуточку согреться. С каждым словом изо рта у него вылетали клубы пара.

— Совершенно верно, поручик, — добавил Иннокентий Порфирьевич, предусмотрительно захвативший с собой в горы подбитый ватой туземный халат (разве что тщательно выстиранный и избавленный от непременных «постояльцев» современными средствами санитарии) и теперь в него облачавшийся, разом становясь похожим на одного из аборигенов. — И, кроме того, осмелюсь заметить, мы с вами сейчас находимся на высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем всеми нами любимого Финского залива.

— Кому как, — пожал плечами поручик. — Мне лично приятнее Москва-река.

— Тогда вам легче, — нахлобучил на голову войлочный колпак полковник, окончательно превращаясь в туземца.

— Чем именно? — не понял ротмистр Жербицкий, этнографические изыски хирурга не разделявший, а посему облаченный в синтетическую камуфляжную куртку на меху из зимнего комплекта обмундирования.

— А Первопрестольная к Богу ближе…

Саша в пикировке участия не принимал, прохаживаясь по самому краю обрыва, по хрустящему под подошвами каменному крошеву. Несмотря на такую же, как у Жербицкого, куртку, его сотрясала крупная дрожь, и хотелось надеяться, что дрожи этой он должен быть благодарен лишь утреннему холоду, а не иной причине. По крайней мере, он сам в этом пытался себя убедить.

Крупный булыжник выскользнул из-под рубчатой подошвы горного ботинка и весело заскакал под гору, увлекая за собой собратьев и грозя вызвать камнепад.

— Осторожней, поручик! — тут же весело окликнул его Еланцев, отрываясь на мгновение от весьма приятного занятия: штабс-капитан Нефедов откупорил флягу с коньяком и разливал желающим по пластиковым стаканчикам поистине живительную в такую погоду жидкость. — Вы что, решили свести счеты с жизнью самостоятельно? Без моего участия? Бросьте! Лучше ступайте к нам и дерните для сугреву полтинничек «Шустовского». Между прочим, полезно и в том случае, если…

— Прекратите, поручик! — дернул охальника за рукав Нефедов. — Вы нарушаете дуэльный кодекс. А вы, Саша, действительно, лучше выпейте глоточек, — любезно пригласил он Бежецкого. — Холод собачий, право слово. Выпейте, а то обидите.

Ну как было отказать милейшему штабс-капитану…

— Это все, конечно, хорошо, — со вздохом отряхнул с куртки хлебные крошки ротмистр Жербицкий и поднялся на ноги. — Но я бы все-таки напомнил вам, господа, что мы собрались здесь в такую рань вовсе не ради дружеского пикника на природе. Как это ни прискорбно…

— А может быть, сведем все к шутке, господа? — предложил добряк доктор. — Пусть поручики пожмут друг другу руки, обнимутся по-братски, и будем считать инцидент исчерпанным, а?

— Действительно, господа! — поддержал полковника Нефедов. — Такое прекрасное утро! Просто грех его портить кровопролитием… А у меня в багажнике, между прочим, припасено все для отличного пикничка. Соглашайтесь, господа!

— Что ж, я готов, — криво улыбнулся Еланцев и протянул Александру раскрытую ладонь. — Если поручик извинится…

Саша взглянул в просящие глаза обступивших его офицеров, нерешительно вынул из кармана озябшую руку и… И спрятал обратно.

— Нет, — гордо вскинул он подбородок. — Стреляться так стреляться. Давайте, господа, побыстрее покончим с этим.

— Иного я и не ожидал, — развел руками Еланцев. — Между прочим, Нефедов, с вас десять рублей.

— Вы что, бились об заклад? — возмущенно воззрился на безропотно вытаскивающего портмоне штабс-капитана полковник Седых. — Да как вам не стыдно…

— Стыдно не стыдно, — поручик уже прятал выигранную купюру в нагрудный карман, — а здоровый азарт еще никогда и никому не мешал. Сегодня вечером у Бабрака, господа. Я угощаю!

Саша, словно в полусне, слушал все это, и реальность происходившего никак не укладывалась у него в мозгу. Он сам, своими устами, только что отказался от мировой и теперь должен встать под пистолет Еланцева. Он, в своей жизни еще никого не убивший, должен тягаться с хладнокровным убийцей, по слухам, отправившим на тот свет нескольких человек еще до того, как попасть сюда, в горы, где убийство человека человеком — обычное дело. И что с того, что убивал Еланцев строго по законам чести? Вот сейчас он, не стирая с лица своей кривоватой усмешки, деловито застрелит его, поручика Бежецкого, и вечером, в кабаке, возможно, отпустит какую-нибудь сальную шуточку по этому поводу, когда кто-то предложит выпить за упокой души убиенной им «вишенки». Но ему, поручику Бежецкому, ему, Саше, уже будет все равно — его простреленное тело, голое и бледное, с черной дыркой в груди или во лбу, будет лежать на цинковом столе в госпитальном морге…

Картина собственного хладного трупа так явственно встала перед мысленным взором поручика, что он зажмурился и потряс головой, чтобы отогнать страшное видение.

— Только в обморок не падайте, — тут же посоветовал ему зоркий Еланцев. — Что вы, право, как барышня! Стыдно, поручик. Господин полковник, у вас всегда с собой целая аптека, я знаю — суньте нашему герою под нос склянку нашатыря, чтобы он мог держать в руках пистолет!

Но Саша отстранил с готовностью протянутую ему ампулу.

— Отметьте барьеры, в конце концов!..

Он изо всех сил старался, чтобы голос не задрожал и предательски не сорвался, но в конце все-таки «дал петуха» и смущенно замолчал.

— А парнишка-то молодцом, — шепнул штабс-капитан ротмистру, когда они, широко — гораздо шире, чем это требовалось по кодексу, шагая, отмеряли требуемую дистанцию. — Дребезжит весь, но держится. Жаль будет, если Герка влепит ему свинцовый орех между глаз.

— Полноте вам, Сергей Кириллович! — отметил «барьер» фуражкой, положенной на щебенку, Жербицкий. — Я Еланцева знаю поболее вашего. Покуражиться он любит, но, если вот так, без особой причины — дырявить зря противника не станет. Если бы случай был серьезным и действительно была бы задета его честь — тогда да. А тут… Скорее всего — пальнет поверх головы, и дело с концом. В худшем случае — прострелит мальчишке ляжку. Но это, повторяю, в худшем случае. Герман — стрелок отличный: с двадцати шагов в пятак садит. Серебряный[26]