– Лаура, можно тебя спросить?

Это была та точка, когда ты незаметно переходишь определенную границу, Лаура поняла это слишком поздно. Вдруг оказываешься на другой стороне и не можешь вернуться. Позднее Лаура часто будет вспоминать это – момент, когда она, еще не зная точно, что это произошло, оказалась там, где не хотела бы быть.

Она обругала себя, почувствовав, как вспыхнуло лицо. Все случилось слишком быстро. Она знала, каким будет следующий вопрос, и знала, что не сумеет солгать, пока Стелла будет смотреть прямо на нее.

– Лаура, тебе нравится Герман?

Лаура что было сил вцепилась через полотенце в край тарелки, которую все еще вытирала, – но ничего не отломалось, и тогда она просто выпустила тарелку из рук.

– Блин! – сказала она.

Тарелка не разлетелась, как она надеялась, десятками осколков по выложенному плиткой полу. Она аккуратно разбилась на три примерно равные части, которые остались лежать у ее ног.

– Как по мне, слишком тощий, – сказала она, нагибаясь, чтобы поднять их. – И потом, эти резиновые сапоги. Не знаю, но надеюсь, что, так или иначе, не придется присутствовать, когда он будет их снимать.

Она выпрямилась и теперь сама посмотрела прямо на Стеллу.

– Это просто неподходящий мальчик для девочек, – сказала она. – Я хочу сказать, он не будет первым, кто придет в голову, когда подумаешь о мальчиках.

Она не покраснела, говоря это, – потому что это была правда.

– Он не в моем вкусе, – добавила она. – Может быть, в твоем. Можешь его забирать. Желаю удачи.

И тут ей все-таки пришлось отвернуться от Стеллы. Она совсем отвернулась, а потом постаралась как можно дольше запихивать осколки тарелки в переполненное мусорное ведро.

26

На следующий день, когда они с сумками и рюкзаками пришли на автобусную остановку, начался дождь. Сначала только моросило, но через несколько минут дождевая завеса разом накрыла луга со стороны Ретраншемента. На остановке не было никакой клетушки, чтобы укрыться, и они попытались спрятаться под деревьями на безлюдной деревенской площади. Лаура закрыла глаза и слушала шум дождя в листве. Накануне вечером она рано поднялась наверх; бо`льшую часть ночи она не сомкнула глаз. Снизу, из комнаты, было слышно, как Михаэл играет на саксофоне, а Рон – на гитаре, время от времени это прерывалось смехом, а еще один раз кого-то долго рвало в ведро в коридоре между кухней и гостиной – Лодевейка, как она поняла позже. Утром за завтраком Лодевейк был молчаливее, чем обычно, глаза у него были на мокром месте, а потом, не доев яичницу, приготовленную Давидом, он со стоном встал из-за стола – чтобы подышать воздухом, как он объяснил почти шепотом.

– Пойти с тобой? – спросила Стелла.

Лодевейк закрыл глаза и покачал головой – это было едва заметно для глаза и опять сопровождалось стоном, как будто каждое движение причиняло ему боль.

– Отстань, – прошептал он.

На чердаке было три комнатки, примыкающие друг к другу и разделенные только тонкими деревянными стенками. Двери оставались открытыми, чтобы можно было болтать далеко за полночь, и слышно было все сразу: храп, вздохи, ветры. В самой большой комнате, на двух кроватях и двух расстеленных на полу матрасах, спали Давид, Михаэл, Рон и Герман, а вторую заняли девочки. У Лодевейка была самая маленькая комнатка, где помещалась только односпальная кровать. Иногда он громко жаловался, что другие слишком шумят.

– Здесь есть еще и люди, которым, наверное, хочется спать! – кричал он, но свою дверь не закрывал.

Уже почти рассвело, когда они наконец поднялись наверх. Лаура повернулась лицом к стенке и притворилась спящей. Она услышала, как Стелла – по крайней мере, она предполагала, что это Стелла, – вошла в комнатку, потом звук расстегиваемой молнии; это был долгий звук, словно кто-то изо всех сил старался произвести как можно меньше шума, открывая сумку.

Откуда-то из коридорчика или от двери донесся шепот, но Лаура не смогла разобрать, что говорили, – и уж совсем не поняла кто.

– Она спит, – прошептала в ответ Стелла.

Молнию опять закрыли, доски пола тихонько заскрипели, когда Стелла прошла несколько шагов до двери. Потом Лаура услышала другой тихий скрип – звук, которого она не слышала всю эту неделю, но сразу догадалась, что он значит.

«Они закрывают дверь!» Кроме того тихого скрипа, она слышала только стук собственного сердца под одеялом. «Они закрывают дверь, чтобы я не смогла услышать, что они будут делать…»

С коротким сухим щелчком дверь захлопнулась. Сердце у Лауры забилось еще чаще и громче, и она, сосчитав до десяти, медленно перевернулась – кровать тоже скрипела при малейшем движении – на другой бок.

Серый дневной свет падал через красно-белые клетчатые занавески чердачного окна на пол – и на Стеллину кровать; дорожная сумка стояла на одеяле. Лаура беззвучно поставила ноги на пол и через несколько секунд уже прижимала ухо к двери.

Сначала невозможно было различить ничего определенного, потом послышались шаги, одна из двух других дверей открылась и закрылась.

– Лодевейк, хочешь взять свою сумку?

Голос Германа. Похоже, он и не старался говорить тихо.

– Может, тебе еще надо почистить зубы или не знаю что?

– Тсс!

Это была Стелла. Лаура так прижалась ухом к двери, что стало больно; прошло еще много времени, прежде чем она услышала голос Давида:

– Задняя кровать, Лодевейк. Совсем не убранная – это Германа. Тебе уже лучше или хочешь поставить ведро поближе?

Но ответа не последовало; немного погодя друг за другом закрылись две двери, потом все стихло.

Еще полчаса Лаура все стояла, прижав к двери ухо, потом подошла к окну и раздвинула клетчатые занавески. Было уже совсем светло, над садом висел редкий туман, вдалеке, за ветками яблони, небо окрашивалось розовым и сиреневым. Лаура почувствовала, как защипало в глазах. Не надо, мысленно приказала она себе, но нижняя губа уже задрожала.

– О черт! – сказала она. – Черт, черт, черт, черт побери!

– Придет он когда-нибудь, этот автобус? – спросил Герман. – Или, как всегда бывает с общественным транспортом, они думают: ну кто захочет ехать на автобусе в такой день, как сегодня? Знаете что, мы просто не едем.

Лаура увидела, как Герман, держа руки в карманах джинсов, пошел к остановке; потом она посмотрела на Стеллу, которая как раз притворялась, что ничего не видит, – она даже притворилась, будто не слышала Германа.

Они хорошо играли. Еще за завтраком Лаура искала каких-нибудь сигналов, внешних признаков, вроде красноты или припухлости или каких-то еще более очевидных улик – царапин или синяков от засосов. Но ничего не было. Они вели себя как обычно – все вели себя как обычно. А может быть и так, подумалось ей, что все ужасно стараются вести себя как ни в чем не бывало.