– Я довольно-таки устала, – сказала она.

– Ты почти не пила вино, – сказал учитель. – А есть хочешь? Я могу поджарить яичницу, тогда мы съедим ее прямо тут, а потом поболтаем или посмотрим телевизор. Хочешь?

Она пожала плечами. Его пальцы играли с ее волосами, где-то возле уха. Это не было неприятно, но в то же время она подозревала, что он слишком хорошо знает, что приятно и неприятно женщинам и семнадцатилетним девушкам, – или он почерпнул все это из какого-нибудь журнала или книги: эрогенные зоны и как с ними лучше всего играть. Ян Ландзаат был опытным любовником, как она могла убедиться за те несколько раз, когда он снимал номер в гостинице у одного из выездов из Амстердама. Даже слишком опытным, наверное. Заученно опытным. Он не спешил, он подстраивался. Он знал свое дело, у нее не было никаких конкретных жалоб, и все-таки это больше напоминало гимнастику, чем балет, – скорее удачное упражнение на гимнастическом снаряде, чем танец, который увлекает, движения которого могли бы привести в экстаз. Он был терпелив, внимателен, он ждал ее; первое время иногда возникало какое-то непонимание, и тогда его большие глаза спрашивали, далеко ли она зашла, можно ли уже ему самому начать последнее сальто перед соскоком. Лаура смотрела на его искаженное напряжением лицо. Она видела все: как пульсирует голубая жилка на его левом виске, как свет ночника у гостиничной кровати отражается в слюне на длинных зубах в его приоткрытом рту, как поднимается и опускается его великоватый кадык, словно историк пытался и не мог проглотить что-то – слишком большой кусок мяса, селедку, – застрявшее у него в горле. В такие минуты ее одолевало сомнение. Первое время тело взрослого мужчины еще вызывало у нее любопытство, но затем гимнастическая сноровка учителя стала ее смешить. Тогда она вспоминала рассказы Стеллы о Германе – о его неловкости. В третьем классе у Лауры завелся мальчик, который потом ушел из лицея Спинозы, его звали Эрик. Конечно, они оба были еще очень юными, и однажды вечером – они сидели рядом на кровати в ее комнате, Лаура выключила свет и зажгла две чайные свечки – он признался ей, что еще совсем ничего не знает, что она первая девочка, с которой он по-настоящему целовался, и что ему стыдно за свою неопытность. А Лаура обеими руками взяла его за голову и стала нашептывать ему на ухо ласковые слова. Успокаивающие слова, что это не важно, что он ей нравится, что ему прежде всего надо расслабиться и полностью отдаться ей, тогда все получится само. Это было замечательно, захватывающе, этот милый, невинный неумеха Эрик; она закрыла глаза и представляла себе заснеженный пейзаж, пейзаж без следов, пологий холм со свежим снегом, по которому еще никто не ходил, а в это время направляла его руки, его пальцы туда, где ей их хотелось. После него были еще мальчики, мальчики вроде Эрика, которые думали, что такие девочки, как Лаура, – слишком красивые девочки, – наверное, дадут от ворот поворот юнцам, которые ни бельмеса не знают. И всех их, одного за другим, она успокаивала. Давай я. Закрой глаза. Так тебе приятно? А так? Не надо крутить языком, не уроки делаешь, смотри, только кончиком, только чуть-чуть, давай, сними вот это, чтобы не мешало. Она помогала им снимать свитеры и футболки, расстегивать брючные ремни – иногда она чувствовала себя матерью, раздевающей маленького ребенка, но это только еще больше возбуждало.

Где Эрик теперь, она не знала. В одно прекрасное утро он не сошелся во мнении с господином Схотелом, учителем немецкого языка, относительно отзыва о какой-то книге. Лаура не помнила, что это была за книга, что-то о старике и мальчике не то в Риме, не то в Венеции. Так или иначе, а учитель немецкого утверждал, что Эрик не прочитал ту книгу сам, а использовал ее краткое изложение или списал весь отзыв у кого-то другого.

– Я читал ее сам, – сказал Эрик спокойно. – Она мне даже понравилась, в отличие от большинства книг, которые вы заставляете нас читать. Это я тоже написал в отзыве: что это хорошая книга.

Господин Схотел был пожилым мужчиной с пигментными пятнами на руках и на лбу; остатки волос у него на голове всегда казались слегка влажными, они никогда не двигались, как будто были приклеены к коже.

– В этом-то и состоит мое главное возражение, – сказал учитель. – Ты только говоришь, что это хорошая книга. В отзыве надлежит обосновать это аргументами. А ты просто пересказываешь содержание.

– Но в том, как я его пересказываю, наверное, должно угадываться мое восхищение писателем – так я думал. Я хочу сказать, вот люди идут вместе в кино. Выходя после сеанса, они говорят друг другу: «Здорово, а?» или «Какое барахло!». Если и это надо обосновать аргументами или мотивировать свои ответы, как вы всегда от нас требуете, никто не пошел бы в кино для собственного удовольствия. Как вы, кстати, думаете, господин Схотел? Главный герой книги – старый гомик, который сам слишком поздно это понял? Или вы тоже не читали?

Господин Схотел не ответил; он сел за свой стол и написал что-то на бумажке.

– Я не желаю слышать подобные выражения у себя в классе, – сказал он и вытянул перед собой руку с бумажкой. – Можешь отнести это директору Гаудекету. А заодно я снижаю тебе оценку за отзыв с пятерки с минусом до единицы.

По классу прокатился возмущенный ропот, который становился громче, пока Эрик, встав с места, ровным шагом шел между партами к столу господина Схотела.

Чуть не задев протянутую руку учителя, он не взял бумажку, а сразу прошел к двери класса. Там он обернулся.

– Ты кое-что забыл, – сказал учитель.

Он старался говорить спокойно, но все увидели: рука с запиской чуть заметно дрожала.

– Нет, – сказал Эрик. – Я ничего не забыл. Я не пойду к директору. Я пойду домой и больше никогда не вернусь. По этой школе разгуливает слишком много личностей вроде вас, господин Схотел. Учителей, которые не осмеливаются думать самостоятельно, потому что для этого они слишком посредственны или просто глупы. Здесь я только понапрасну теряю время.

Потом он повернулся и покинул класс; он не хлопнул за собой дверью, а закрыл ее очень медленно. «Достойно» было бы верным словом. Через несколько недель они услышали, что Эрик стажируется у своего дяди, который продюсирует автомобильную программу на телевидении; а еще позднее они увидели и самого юного стажера на экране, когда он показывал, как с помощью разрезанной пополам луковицы можно очистить замерзшее лобовое стекло. В том же году распрощался с лицеем имени Спинозы и господин Схотел; была составлена книга, в которую мог что-нибудь написать каждый, кто когда-либо у него учился. Но ни один ученик третьего «А» – того самого класса, откуда в середине учебного года ушел Эрик, – в этом не участвовал. Это так бросалось в глаза, что директор Гаудекет с книгой под мышкой пришел к ним осведомиться, нет ли тут какой-либо ошибки – ошибки, которую пока еще не поздно исправить.

В классе долго стояла тишина. Потом заговорил Давид, который пришел в третий «А» в том учебном году.

– Это не ошибка, господин директор, – сказал он. – Это останется между господином Схотелом и нами, но к этой книге мы не желаем иметь никакого отношения.