– Куда они? – спросила Рагима жена, беспокоясь за сына.

– Не спрашивай, Адиля, – осадил жену Рагим. – В мужские дела не суйся, женщина.

Адиля молча ушла в кухню, закрыв лицо уголком платка. Абдул-Меджид заметил, что она этим уголком вытерла слезы, и прошел за ней, чтобы успокоить.

– Не плачь, Адиля, не плачь. Твой сын вырастет настоящим мужчиной, таким, как его отец. А сейчас он только покажет нашим людям, где больница, и вернется. Ничего страшного.

– А зачем тогда автоматы взяли? – спросила она об Абубакире и Нажмутдине.

– На всякий случай. Для личной безопасности.

– А что им грозит?

– Просто убьют, и все. Всех когда-то смерть ждет. Одних раньше, других позже.

– Но все почему-то хотят, чтобы она пришла позже, – заключила Адиля. – Вот вы человек немолодой, много в жизни повидавший. Что против вас мой сын? Ему только восемь лет на прошлой неделе исполнилось. Он еще ничего в жизни не видел и не знает. Разве вас можно рядом поставить? И не для того я мучилась, вынашивала его, а потом рожала, чтобы пришли чужие люди и распорядились его жизнью только потому, что всех когда-то смерть ждет. Он еще мужчиной стать не успел. А что такое настоящий мужчина?

– Это человек, который не откажет попавшему в беду другому человеку. Который руку помощи всегда другому протянет.

– А ведь говорят, что каждый мужчина должен за свою жизнь построить дом, посадить дерево и родить сына.

– Мало ли что говорят, – рассердился Абдул-Меджид и ушел, сердито нахмурив брови.

* * *

Маленький сын Рагима и Адили вернулся один минут через пятнадцать. Адиля вышла во двор встретить его.

– А где те двое, что с тобой пошли?

– Они у больницы остались, а меня отправили домой.

– По дороге кто-нибудь вас видел?

– Только тетка Рабият встретилась сразу за калиткой. Она еще меня спросила, куда я так поздно один пошел. Абубакир с Нажмутдином еще выйти не успели. Нажмутдин даже присел, чтобы его не было видно.

– И что ты сказал?

– Сказал, что к Али пошел про домашнее задание спросить.

– Это правильно. С чужими взрослыми тебя видеть не должны.

– А потом, на соседней улице, мимо нас полицейская машина проехала. Мы за кустами легли, и нас не заметили. А когда я назад шел, та же машина в обратную сторону ехала. Меня остановили, спросили, почему я вечером в темноте шляюсь. Я снова сказал, что к Али за домашним заданием ходил. Меня отпустили. Я что-то неправильно сделал?

– Ты все правильно сделал, мужчина мой настоящий. – Адиля похвалила сына и потрепала его по голове. – А тетка Рабият куда пошла?

– Не знаю. Наверное, к себе домой.

Адиля посмотрела на окна соседнего дома, где жила тетка Рабият, которая обо всех всегда все знала. Света в ее окнах не было. Но пойти Рабият могла куда угодно, а могла и просто не включать в доме свет и из темных окон наблюдать за домом соседей. Поэтому Адиля подошла к забору и, прячась в тени деревьев своего сада, стала наблюдать. И увидела, как через пять минут за дверь вышла тетка Рабият, закрыла дверь на ключ и, застегнув свою куртку на замок-«молнию», куда-то заспешила. Конечно, она могла пойти и по своим делам, но Адиля подумала, что береженого Аллах бережет, и бросилась в дом.

Абдул-Меджид расспрашивал маленького сына Рагима и удовлетворенно кивал. Адиля быстро рассказала о тетке Рабият и о своих подозрениях.

– Чтобы она без света сидела… Явно в наши окна из темноты смотрела. И так спешила, так спешила! Прямо опаздывала куда-то!

Абдул-Меджид повторил фразу, которая сидела в голове у Адили:

– Береженого Аллах бережет. Надо уходить. Только куда?

– Сначала в больницу, – решил эмир Волк, почти весь вечер молчавший за столом и думавший свою думу.

– А если нас там ждут? – опасливо возразил бывший тренер. – Там идеальная ловушка.

– Там Абубакир с Нажмутдином. Они сюда вернутся, а здесь полиция. Нельзя так с друзьями. Их следует перехватить.

– Да, так нельзя, – согласился старик. – Но и в больницу тоже нельзя.

– Со стороны виднее. Глянем сами. Я дорогу помню, – решил эмир Волк. – Нам показывать не надо. А ты, Адиля, убери все со стола, в холодильник спрячь. Или лучше в подпол. Если полиция пожалует, ничего и никого здесь не было. А плов ты готовила, ждала, что отец с матерью приедут. А отец позвонил и дату приезда на неделю перенес. Пусть отцу звонят, выясняют. Но детей ты все же накормила – не сидеть же им голодными.

Эмир взял в руки автомат и кивнул своему тренеру и соратнику:

– Пойдем. Мы должны двигаться быстрее, чем ходит тетка Рабият, и быстрее, чем ездят полицейские машины. Мы с тобой даже бегать умеем!

* * *

Полностью улицы освещались только в середине районного центра, поскольку именно там сновало больше всего машин и людей. На улицах окраин расстояние от одного столба до другого было видно только днем в хорошую погоду. В темное время суток горящие фонари были прикрыты кронами деревьев, которые никто никогда не обрезал.

Эмиру Волку и его старому тренеру это было только на руку. Один раз им навстречу проехала полицейская машина с включенным проблесковым маячком, но с выключенной сиреной. Но заросли в траве позволяли не опасаться машин. В райцентре не было ни снега, ни дождя, следовательно, не было и грязи, и эмир со своим тренером не пачкали одежду, находясь в лежачем положении. А кусты были настолько густыми, что мужчины не боялись быть замеченными. Только один раз по пути к больнице они заметили свет фар автомобиля, но на всякий случай решили залечь. Оказалось, проезжала какая-то, с виду гражданская, машина. Рассмотреть номер они не успели: машина ехала слишком быстро. Эмиру показалось, что номер синий, то есть полицейский. А Абдул-Меджид увидел, что это черный, военный номер. Но встречаться ни с полицией, ни с армией ни тому, ни другому не хотелось. А лежать на вялой и жухлой траве приходилось недолго, и перетерпеть это было можно.

Эмир посмотрел на часы. Абубакир с Нажмутдином должны были уже возвращаться. Чтобы не вставлять в свой телефон аккумулятор, эмир Волк попросил трубку у Абдул-Меджида и набрал номер Нажмутдина, поскольку у карлика телефона нет. Ему было некуда звонить, кроме как домой, но и туда звонить Абубакир ни разу желания не выказывал.

– Мною там не интересуются, – просто отвечал он на вопросы Бацаева, если тот спрашивал. – Мама умерла, а папа с братьями и сестрами надо мной всегда только смеялись и издевались, – и