его лапы разъехались на потертом линолеуме прицепа, и он неловко завалился на бок.

– Прости, – сказал он. – Что-то ноги не держат. Может быть, пройдет.

Я оглянулся на шум: из-за угла дома вылетел знакомый нам обоим черный громадный ворон. Обрушился точно на порог вагончика. Выронил из клюва кусок жареного мяса.

– Жр-рать? – каркнул он вопросительно.

Вместо ответа Вик совершенно по-собачьи наклонил морду и мгновенно сглотнул лакомство. И облизнулся, довольный.

– Класс, – сказал он. – Еще есть?

Ворон строго покосился на волка черным круглым глазом.

– А если найду? – спросил Вик.

Ворон возмущенно каркнул и развел крыльями.

* * *

Прошло несколько дней, и Вику стало лучше, хотя он по-прежнему с трудом держался на четырех лапах. Если солнце не слишком припекало, он лежал во дворе возле вагончика, как настоящий цепной пес. Еще чаще отсыпался внутри.

Мне очень стыдно от того, что я сейчас скажу. Иногда я оставлял его лежать вот так одного. Уезжал с дедом патрулировать лес, оставляя своего друга на попечение Карла. Собственно, Карл был только рад остаться дома: его работу выполнял новенький квадрокоптер с камерой на борту. Я быстро научился им управлять. Теперь мы с Германом могли наблюдать за лесом с воздуха, и это было жутко интересно.

Один раз Вик попросился с нами, и мы впустили его в кузов пикапа – но через полчаса от тряски ему стало плохо, и пришлось вернуть его домой.

Ночью я приходил к нему. Сидел рядом в прицепе, и нам обоим было грустно. Мы оба врали. Я никогда не мечтал завести собаку, а он никогда не хотел становиться чьим-то домашним животным. Он не мог смириться со своей участью. Он был гордым, мой друг Вик.

Сейчас я сказал «мой друг». Да, я любил его, как и раньше. Я даже мог теперь гладить его по серебристой шерстке и чесать за ухом. Но вы даже не представляете, как я скучал по нему прежнему. По долговязому северянину, из которого редко получалось вытянуть больше двух фраз подряд. И которому я верил, как самому себе.

Он знал, что происходит со мной. Ведь он, хотя и стал навсегда волком, все еще оставался человеком.

«Не навсегда», – сказал он однажды.

– Неужели с этим ничего нельзя сделать? – спросил я у Германа.

Был поздний вечер. Мы сидели в моей спальне, а Вик спал внизу, в вагончике. И все же дед прекрасно понял, о чем я.

– Все, что я знаю о природе оборотней, подсказывает мне, что его состояние необратимо, – отвечал он. – Другое дело, что я слишком мало знаю о твоем друге.

– Что ты имеешь в виду?

Он ответил не сразу. За окном потихоньку разгорались фонари на мачтах. Мы были в безопасности – по крайней мере, сейчас. Мы никуда не торопились – теперь уже никуда.

– Это странная история, – сказал дед. – Ты ведь знаешь, как его нашли? Его называли в новостях «Маугли из Чернолесья». Носились с ним, как с чудом. Потом понемногу забыли… и вот я встречаю его в «Эдельвейсе». Если ты помнишь, я был удивлен, что тебя угораздило подружиться именно с ним.

– А что в этом такого?

– Почти ничего. Кроме нескольких совпадений.

Я слушал его очень внимательно, но пока не мог понять, к чему он клонит. И он продолжал:

– Когда его нашли – километрах в ста отсюда, уже почти в погранзоне, – меня, как смотрителя заповедника, вызвали на место одним из первых. Мой друг доктор Жук тогда составил мне компанию и прекрасно все помнит. И если ты расспросишь его получше, он расскажет тебе об одном обстоятельстве. Очень важном и не менее загадочном.

Я нахмурился.

– И полиция, и врачи осматривали нашего найденыша под всеми возможными микроскопами. Свозили в Минск, сделали тест ДНК. Надеялись установить его родителей. Ничего не вышло: во всей доступной нам базе не было даже минимальных приближений. И все же результаты теста были достаточно примечательны… тебе даже не нужно знать, что такое геном человека, скажу только, что ДНК твоего друга принадлежит к очень редкой гаплогруппе. По-видимому, когда-то – сотни лет назад – она еще встречалась в северной Европе, но к нынешним временам полностью исчезла… говорят, ее следы можно опознать у норвежских ярлов, чьи останки иногда находят в песчаных дюнах на побережье… их сжигали в погребальной ладье, вместе с друзьями и любимыми девушками, чтобы им не было скучно в Валгалле. Забавно, не правда ли?

Я не был в этом уверен, но спорить не стал.

– Всю информацию на всякий случай засекретили, – сказал Герман. – Потому что не нашли внятного объяснения. Я и теперь ума не приложу, как свести воедино все эти факты. Мальчик из ниоткуда, потомок знатных викингов? Которого назвали Зигфридом, как древнего героя? И который вдобавок умеет превращаться в белого волка – ну, это такой милый пустячок, о котором даже говорить не стоит?

Дед развел руками и умолк. Я знал все его жесты. Чего-то он явно недоговаривал, но продолжать не хотел.

– Мир полон загадок, Сергей, – закончил он. – Когда-нибудь ты узнаешь больше. Но, боюсь, уже не от меня…

Он покинул мою комнату и плотно захлопнул дверь. Я долго думал над тем, что он сказал. Ничего не придумал и сам не заметил, как уснул.

Через пару дней случилось суперлуние. Так бывает, когда луна оказывается ближе всего к земле. Она кажется огромной, но, как объяснял мне Герман, бояться не надо. По большей части это оптическая иллюзия, и даже морские приливы в эти дни бывают не сильнее обычных.

Вот только бедняга Вик от этой иллюзии весь вечер не находил себе места. Когда бледная луна еще только начала проявляться в голубом небе, он заволновался. Забился под вагончик, как побитый пес в будку. Лежал там и дрожал.

Я хотел его успокоить, но у меня мало что вышло. Я не мог читать его мысли, и говорить с ним не получалось. Он был еще здесь, но его уже как бы не было.

Мне было тяжело, но я старался не подавать вида.

Когда стемнело, Герману позвонил доктор Жук. Он только что приехал из больницы. Лежал он там долго: «ему-то некому было зализывать раны», – почему-то виновато думал я. И вот теперь он вернулся. Его горло зажило, и это был прекрасный повод попробовать его в деле – а именно, поскорее дернуть пивка.

Красный пикапчик моего деда, прошуршав покрышками по гравию, унесся по дороге прочь. И ровно в этот момент мне на телефон пришло сообщение.