Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Жанкин день рождения, все уже за стол садятся, а хлеб забыли купить… – Она прерывисто дышит. – Ой, красота какая…
Пальцем она осторожно поглаживает, словно котенка, чашечку цветка.
– Это кому же?
И поднимает на меня хитрые, сияющие глаза.
Я вдруг угрюмо бормочу:
– Мало ли кому…
Она смотрит на меня с простодушным изумлением и медленно, беспомощно краснеет. И, дернув плечом и пряча лицо, суетливо нащупывает ногой педаль, соскальзывает, торопится. И я вижу, как у нее вздрагивают губы.
Я стою, тупо глядя ей вслед, с велосипедом в одной руке и с букетом в другой, как победитель велогонки.
Горбится передо мной пустынная улица в сером тающем свете.
Лилии я высыпаю в канаву.
Я бью, мяч гулко колотится в дощатую стену сарая, я бью еще и еще, раз за разом.
Бабушка стоит на крыльце, сложив на животе руки, уставясь вдаль. Когда мяч закатывается в траву у ее ног, она с ненавистью пинает его и уходит в дом.
Пот щиплет глаза. Я утираюсь майкой. Разбежавшись, вкладываю всю силу в удар.
Я иду за мячом и у калитки натыкаюсь на взъерошенную маму.
– Что с тобой? – пугается она.
Бабушка, дрожа от негодования, летит навстречу.
– Вы меня хоть золотом осыпьте, я с ним не останусь ни на минуту!
– Что тут у вас происходит?
– Он со вчерашнего вечера ничего не ел!
– У меня тоже с утра крошки во рту не было, – устало улыбается мама. – Лешка, ты сейчас умрешь. Мама, не падай в обморок. Мы с ним едем на юг.
– Куда?
– На юг, на море, в Гудауту.
И в изнеможении валится на диван.
– Деньги некуда девать, – бормочет бабушка. – Такая хорошая дача… И Костя едет?
– Его не отпустили, – сухо отвечает мама.
– Опять? – спрашивает бабушка саркастически.
– Мама, не порти мне настроение…
Она нетерпеливо поглядывает на меня.
– Нет, как вам нравится! Я думала, он до потолка прыгать будет… Ты же моря-то никогда не видел!
Слова застряли у меня в горле.
– Нет, правда, это какой-то выродок, – нервно говорит мама.
Никто не отзывается на стук в окно.
На дверях замок.
Сквозь кисею занавесок мне виден стол с неубранной посудой. Я зачем-то дотрагиваюсь до ржавой, нагретой солнцем дужки замка, и она тихонько лязгает.
Обогнув дом, я поднимаюсь на Люськино крыльцо, захожу в темные сени.
– Можно Люсю?
При виде меня желтый кот недовольно спрыгивает с пышных подушек. В комнате разговаривает радио.
– Кто-нибудь есть дома?
Кто-то кряхтит за перегородкой. Старик в меховой безрукавке привстает на топчане и, приоткрыв беззубый рот, вопросительно улыбается мне.
– Извините, а где Люся?
– В город поехали, в город! – кричит он и кивает.
– А Люся когда вернется?
– Что?
– Когда Люся вернется?
– Нет никого, в город поехали, – повторяет он неуверенно. – Скоро приедут…
Я показываю на стенку и тоже кричу:
– Вы не знаете, где ваши дачники?
Он напряженно вглядывается в мои губы.
– Леша, пойди погуляй, – сдержанно говорит мама.
В сумерках мы стоим у вагона, отец стряхивает пепел с папиросы и косится на меня с сожалением. Ему явно не хочется, чтобы я уходил.
– Ну, ступай… – бормочет он.
Я слоняюсь в сутолоке по перрону, вдыхая угольный сладковатый запах вокзала, не зная, куда себя деть.
Мама плачет:
– Ты со мной никогда не считался…
– Это же работа, Люба.
Украдкой отец бросает взгляд на часы на столбе, и она взрывается:
– Ты знаешь одно только свое удовольствие!
– Хватит вам! – не выдерживаю я. – Люди смотрят!
Отец смущенно сопит. Виноватость в его глазах какая-то ироническая.
– Ну, поросенок, будь здоров… – И, морщась, добавляет: – И мать не серди. Видишь, она нервничает…
Проводница принесла белье и привела военного с крыльями на фуражке. Забросив чемоданчик на полку, он оглядел нас и бодрым зычным голосом сказал:
– Что это вы, товарищи женщины, такие невеселые?
И застенчиво поставил на столик бутылку коньяку.
Наша соседка нахмурилась при виде бутылки. Мама молча постелила и ушла умываться.
За окном проплывал еще только Донской монастырь, а уже все женщины в вагоне были в халатах, а мужчины – в полосатых пижамах.
Переодевшись, все, как по команде, сели закусывать.
Только в нашем купе повисла унылая тишина. Пришлось раздеться и лечь. Военный, озираясь, курил в коридоре.
– А маму, значит, под потолок? – Он покачал головой. – Это, брат, не дело…
Я смутился и не стал ничего объяснять.
– Зачем же вы в чужое воспитание лезете? – сказала соседка, неприязненно улыбаясь, и, как мышь, втянула внутрь морщинистые щечки с пятнами пудры.
Я полез наверх.
Мама вошла и сразу сказала:
– Лучше не зли меня.
Летчик подмигнул мне.
– Что я, драться с тобой должна?
– Напрасно вы, гражданочка, переживаете, – ласково заговорил он, но она так посмотрела на него, что он осекся.
– Я хочу спать! – закричал я. – Оставьте меня в покое!
– Грудной он, что ли?
– Он хуже грудного! Я его стульями загораживаю, он и то умудряется падать!
– Это же не кровать, – засмеялся летчик. – Мы же тут специально наклон имеем, чтобы не загреметь. Повернется – а его все равно к стенке поведет.
– Почему это?
– Как почему? – удивился он. – Гравитация…
Мама порозовела слегка.
– Вы будете отвечать, – сказала она, сдаваясь.
– А по маленькой для знакомства? – обрадовался летчик, достал из чемодана яблоко и протянул мне. – А, товарищи женщины?
Тетка кисло усмехнулась:
– Позвольте мне раздеться.
Ей почему-то не понравилось, что все так удачно разрешилось. Раздевшись, она потушила свет.
Летчик так огорчился, что мне стало жаль его. Он долго топтался в темноте, стягивая сапоги. Вдруг он крякнул, решительно налил стакан коньяку, выпил и прыгнул на полку.