Мама приходит в сопровождении высокой, прямой как доска старухи во всем черном. Мы берем чемодан и идем за ней.

Редкие фонари горят в кронах деревьев, бросая лучик света на темную зелень. Прямо на тротуарах сидят на стульях смуглые люди, разговаривают и смеются, разглядывая прохожих без всякого стеснения.

Мы сворачиваем в переулок. Шум и голоса улицы сразу удаляются, смолкают. Старуха легко шагает впереди, то и дело пропадая во тьме, и мы с трудом поспеваем за ней, торопимся, перебираемся через насыпь железной дороги, карабкаемся в гору. Наконец она впускает нас в калитку и зажигает лампочку над входом.

В домике стоит чужой, кислый запах.

Мы распахиваем оконце, и откуда-то снизу доносится мерный влажный шорох осыпающихся камней.

Мама растерянно смотрит на меня:

– Пойдем на море?

– Где море? – допытываюсь я у старухи. – Море, море?

Понять, что она говорит, невозможно. Держась за руки, мы ощупью спускаемся по тропинке.

Над нашими головами – черное бездонное небо с яркими звездами, похожими на крупинки соли. Невидимые волны накатывают на берег с глухим нарастающим гулом, и что-то мерцает в их сумрачной глубине, перемигиваются блеклые огоньки.

Мама зябко вздрагивает, и дрожь ее передается мне. Я беру ее руку.

– Как-то вдруг одиноко, – говорит она.

Сквозь строй обалдевших малышей, бабушек и мам с огромными букетами и цветами в горшках я проталкиваюсь к табличке “7Б”, которую держит Виктория Борисовна, молоденькая химичка, и сгоряча оказываюсь в толпе десятиклассниц.

Взрослые, недоступные, с короткими модными прическами вместо кос, они снисходительно косятся в мою сторону, и пот катит с меня градом.

Пинок в спину означает, что я добрался до своих.

Я ору бессмысленно, хлопаю по рукам, плечам, получаю в ответ одобряющие затрещины и толчки.

Все стали какие-то нескладные, худые. И шевелюры запустили – нам теперь можно, кончились наши страдания. Только Сало все такой же увалень, и Копейка ничуточки не подрос и по-прежнему лысый, и опять пятно зеленки на темечке.

– Чего ж ты лысый, Копейка?

– А чего хорошего в зачесе-то? Только вшей разводить…

– Врет он! Лишай у него был! – хохочет Берг, и Копейка бросается на него.

Мы гогочем. Девчонки держатся особняком.

– Поберегите глотки, – говорит Виктория.

– А где же Крыса?

– Ты что, не знаешь? Крыса умерла летом.

– Врешь!

– Виктория Борисовна, это правда – про Анну Михайловну?

– Да, ребята, к сожалению, правда…

– А у ашников одна баба чемпионка Москвы по гимнастике, – сообщает Пиня.

– А нам какие-то конопатые достались…

– У тебя тоже гимнастерка? У нас только Гордей и Берг в кителях, а так – сплошные гимнастерки…

– А я на коне ездил!

– А я в деревне с одной девкой целовался!

– Ты с кем сидеть будешь? – спрашивает Копейка.

– С Сяо Лю, конечно.

– Уехал Сяо Лю, у него отца в Молдавию перевели…

– Вот гад, – опечаленно говорю я. – И мячик мой зажухал…

На лестнице мы украдкой разглядываем девчонок.

– Что? – смеется Виктория. – Барышни вас не устраивают?

– Ни одной хорошенькой!

– А вы на себя гляньте…

У дверей класса она нас придерживает:

– Пропустите девочек, будьте мужчинами.

После толкотни, сопровождаемой хихиканьем, девочки заходят первыми.

Мы бежим в конец и затеваем потасовку. Кто-то толкает меня, и я врезаюсь в Бадину заднюю парту у окна. И вспоминаю, что ее хозяин не показывался.

– Братцы, а где Бадя?

– Он на “Фрезер” работать пошел, – говорит Копейка.

Тут до него доходит, что мне задаром досталось лучшее место, на меня налетают, я отбиваюсь. После стычки моим соседом становится Пиня.

По звонку к нам в класс входит директор. Мы еще шумим, разгоряченные возней, и Гордей успевает схлопотать по уху от сидящей впереди девчонки.

Виктория Борисовна разворачивает газету и ставит на доску фотографию в рамке. С портрета смотрит на нас, улыбаясь, Крыса.

– Ребята, – говорит Яков Степаныч, – двадцать восьмого июля скоропостижно скончалась Анна Михайловна Непомнящая, ваш классный руководитель. Анна Михайловна прожила короткую и славную жизнь. Она прошла путь от беспризорницы в одной из первых трудовых колоний до заслуженной учительницы. В сорок первом году Анна Михайловна ушла добровольцем на фронт и провела в действующей армии три года. Тяжелое ранение вывело ее из строя. Анна Михайловна была награждена боевыми орденами. Девять лет своей жизни она отдала нашей школе… Прошу вас почтить ее память вставанием.

Стучат крышки парт, и растерянная глухая тишина повисает в классе.

Ни с кем из учителей мы столько не воевали и никому не доставили столько хлопот.

Директор уходит, Виктория садится за стол и говорит:

– А почему это первая парта пустует? Я хочу видеть перед собой живые лица, а не мебель. Пинчук, ты ко мне хорошо относишься?

Пиня встает и краснеет, все смеются.

– Вот и хорошо. Переезжай ко мне. Девочка с челкой, как твоя фамилия?

– Патрикеева… – бормочет высокая, тоненькая девочка в очках.

– И ты, пожалуйста, садись на первую парту.

К общему восторгу, Пиня садится с девчонкой.

– Другое дело… Теперь мне будет приятно приходить на урок. С сегодняшнего дня мы с вами приступаем к новому предмету – химии. Вы должны завести себе две тетради, одну – для лабораторных работ, другую…

Дверь распахивается, на пороге вырастает взъерошенная девчонка с белыми бантами в черных как смоль косичках. Со скуластого темного лица смотрят на Викторию узкие глаза.

– Извините… – выпаливает она.

– Как твоя фамилия?

– Бедретдинова…

– На первый раз прощается. Ступай к Грешилову, на последнюю парту.

Опять класс гудит, все оборачиваются, а я заливаюсь краской.

– Повторяю, – говорит Виктория, – одна тетрадь вам понадобится для лабораторных работ, а в другой мы будем решать задачи. Наука химия изучает строение вещества, взаимодействие веществ и различные процессы, в результате которых молекулы одного вещества превращаются в другое. Откройте тетради, приготовьтесь записывать…

Двор за окном опустел. Родители разошлись. Поредели тополя у забора, и ветер гоняет по земле пожухлые, скрученные листья.