class="p1">Царь вздрогнул, дыхание его затруднилось. Он прижал руку к боку, под ребрами. Ксеркс забеспокоился, но Дарий отмахнулся от него:

– Ничего страшного, просто мимолетная боль. Скажи лекарям, чтобы приготовили побольше настоев и дыма из маковых зерен. Все это немного помогает, но ничто не действует долго. Приходится терпеть кошмары.

Увидев волнение на лице сына, он снова улыбнулся, хотя боль нарастала, а желтоватый оттенок на щеках сделался гуще.

– Иди и отдохни, Ксеркс. Ты приехал издалека, приехал быстро, чтобы прийти ко мне. Ты мой наследник, мой любимый сын. Ты будешь рядом со мной, когда я вернусь в Грецию, даю тебе слово.

Глава 16

Каждый присутственный день суда начинался незадолго до рассвета. После трудоемкого процесса отбора по жребию судей и магистратов определялось место проведения данного заседания в центре города. Ксантиппа не удивило, что ему дали Ареопаг. Три других суда использовались для рассмотрения наиболее тяжких преступлений, но великая скала Ареса все еще занимала священное положение в законах города. До новой демократии Клисфена Ареопаг был местом заседания совета, наделенного почти неограниченной властью. Благородные архонты сохранились, поскольку реформатор не осмелился уничтожить их полностью. Они удержались как пережиток, владея авторитетом древней традиции, но не имея четкой роли в новом порядке.

Сама скала представляла собой массивный выступ, возвышавшийся над нижним городом. Здесь могли с легкостью поместиться четыреста или пятьсот судей, хотя в летний день они все спеклись бы на белом камне. С восходом солнца Ксантипп уже расхаживал от одного края Ареопага к другому, а Эпикл наблюдал за ним. Судья, выбранный жребием председательствовать на процессе, по своему основному занятию был мясником. Он не скрывал, что доволен новым назначением и тепло пожал Ксантиппу руку при их первой встрече. Как свойственно всем мясникам, этот был упитанным и крепким малым и обладал таким рукопожатием, что мог бы ломать кости. Ксантиппу не пришлось даже спрашивать, чтобы понять – перед ним марафономах.

Под пристальным взглядом Эпикла первые присяжные поднимались по ступенькам, с важным видом проходили мимо скифской стражи и устремлялись наверх занять хорошее местечко.

– Факт гибели людей подтвержден, – тихо сказал Эпикл. – Вряд ли это предмет спора. Твоя единственная цель – доказать, что он действовал опрометчиво, не позаботившись о людях, и что ему следовало провести разведку острова и обнаружить засаду. Поскольку он этого не сделал, то и несет ответственность, по крайней мере частичную.

Ксантипп кивнул. Он хотел бы, чтобы предметом судебного разбирательства были действия Мильтиада на поле Марафона. Он чувствовал бы себя увереннее, хотя и не имел прямых и однозначных доказательств. Лица присяжных приняли серьезные выражения. Однажды Мильтиада назвали героем, но это было до того, как он потерял так много людей и кораблей.

Ксантипп чувствовал, как пот стекает под мышками и стынет на коже, хотя солнце уже поднялось над восточным горизонтом. Мильтиад еще не появился. С момента предъявления обвинения он находился под стражей и готовился к суду. Ему не разрешили вернуться к оставшимся верными экипажам или даже в городской дом, пока над ним висели серьезные обвинения. Теперь он томился, раненый, в маленькой тюрьме рядом со скифскими казармами.

Ксантипп представил, как в этот момент моют и одевают мужчину, готового оспаривать свою судьбу.

– У меня есть свидетель, один из капитанов, – пробормотал он, просматривая записанные аргументы, привести которые намеревался.

Много слов было перечеркнуто. Он не был Фемистоклом, чтобы, как медом, поливать присяжных словами, пока они не утонут в них. Он также не мог высказать ту правду, что лежала в основе его обвинения. Мильтиад был предателем, купленным персидским царем. Все прочие обвинения представлялись ему цепью, сковывавшей главное.

Мильтиад прибыл в сопровождении толпы сторонников, бросавших на Ксантиппа угрюмые взгляды. Сам герой Марафона с трудом справлялся с костылем, его сын Кимон шел рядом, помогая отцу при необходимости. За ними следовали солидные мужчины, разбирающиеся в законах и поднаторевшие в юридических спорах. Выглядели они спокойными, хорошо подготовленными и уверенными в себе, чтобы одним своим видом произвести должное впечатление на присяжных, все еще рассаживающихся по местам. Найти в день суда добровольцев старше тридцати лет было нелегко. Платили им немного, поэтому в обычные времена места на скамьях, как правило, занимали люди пожилые и бедные. Говорили, что это их главное развлечение, а в пьесах на судебную тему над седовласыми часто издевались.

В этот день интерес к Мильтиаду убедил добровольно поучаствовать в отборе и гораздо более молодых людей. Некоторые из них вернулись с флотом и имели такое же, как и любой другой, право выдвигать себя. Заметив несколько человек с перевязанными ранами, Ксантипп нервно сглотнул.

– Ты видишь моряков? – спросил он шепотом, наклонившись к Эпиклу.

Его друг посмотрел на группу мужчин, отметив про себя, что походка их отличается от походки людей, привыкших ступать по твердой земле.

– Они думают, что эта огромная скала еще и палуба, – ответил Эпикл. – И что из этого? У них есть право голоса и больше, чем у большинства, причин быть здесь. Не обращай на них внимания, Ксантипп. Все они видели, как их друзья тонули из-за Мильтиада. Это не значит, что они будут голосовать сегодня за него.

Ксантипп прикусил губу. Он наблюдал, как потные рабы поднимают наверх корзины для голосования. Влиять на присяжных, когда они выносили вердикт, не разрешалось никому. Во время судебного разбирательства никто не поднимал руку и не занимал ту или иную сторону. Вместо этого каждому голосующему давали два бронзовых кружочка: просверленный, с отверстием в центре, и гладкий. Один означал «виновен», другой – «невиновен». Определить, какой кружок выбран, пока присяжный держит его пальцами с обеих сторон, не мог никто. Это означало, что на голосующих нельзя повлиять, а голоса купить, – по крайней мере, с некоторой гарантией. Таким образом, результаты суда были настолько чистыми и правдивыми, насколько это вообще возможно. Ксантипп смотрел на людей с галер и гадал, как они будут голосовать.

Четыреста – таким было число присяжных, о котором они договорились с Мильтиадом. Могла быть тысяча или всего лишь сотня, но это число стало разумным компромиссом. Последний из них нашел место, где можно было посидеть или постоять, когда взойдет солнце и длинные тени сократятся. Здесь, высоко над городом, день казался мирным, хотя одновременно по всему центру Афин должны были проходить еще с десяток судебных разбирательств. Применять закон предстояло присяжным и магистратам, имеющим не больше опыта, чем обвиняемый. Всегда находились те, кто выступал за более опытных судей, подготовленных для столь важной задачи. Всего