Бонд быстро прикинул, долго ли придется подгонять крепления под его ботинки, и, выйдя в коридор, направился в свою комнату.

Теперь оставалось только ждать. Когда же они закончат с Кэмпбеллом? Старые, грубые методы редко оказываются эффективными, когда речь идет о профессионале; профессионала не сравнишь с человеком, который поминутно теряет сознание и становится мягким как воск — лепи из него что хочешь. Профессионал, если он силен духом, может тянуть «игру» часами, кое-что признавая, придумывая длинные путаные истории, упорно настаивая на своем, держась одного сценария. Все эти истории необходимо проверить. У Блофелда, конечно, найдется свой человек в Цюрихе, он может связаться с ним по радио, попросить уточнить ту или иную информацию, адреса, но на все это нужно время. Затем, если будет доказано, что Кэмпбелл лгал, им придется все начинать сначала. Что касается Бонда и установления его личности, все зависит от того, как Кэмпбелл истолкует появление Бонда в клубе «Глория». Он должен догадаться, что раз Бонд категорически отказался признать его, значит, так надо, значит, идет важная секретная операция. Хватит ли у него ума не выдать Бонда, хватит ли выдержки, когда они начнут применять электрические и механические приспособления, без них они точно не обойдутся. Он мог бы сказать, например, что, когда его привели и он увидел Бонда, принял его, находясь в полубессознательном состоянии, за своего брата Джеймса Кэмпбелла. Ну что-нибудь в этом роде. Если только у него хватит ума! Если только хватит выдержки! Была ли у Кэмпбелла ампула с ядом, может, в одной из пуговиц на лыжной куртке или брюках? Впрочем, Бонд сразу же отбросил эту мысль. Он чуть было не пожелал Кэмпбеллу быстро свести счеты с жизнью — яд бы пригодился.

Словом, Бонд прекрасно понимал, что в его распоряжении лишь несколько часов, потом они придут за ним. Но только после того, как все улягутся. Если сделать это до того, среди девушек возникнет слишком много разговоров. Нет, они придут за ним ночью, а на следующий день будет пущен слух, что он с первым же фуникулером отправился в долину. Его к тому времени надежно замуруют в снегу или, что более вероятно, спрячут высоко в расселине расположенного неподалеку ледника пика Лангвард, с тем чтобы он оказался у его основания лет эдак через пятьдесят, когда явится вдруг из вечной мерзлоты абсолютно как новенький — со следами многочисленных ранений, но без каких-либо опознавательных знаков, безымянная жертва «вечных снегов»!

Да, он должен предвидеть и это. Бонд поднялся из-за письменного стола, за которым сидел, продолжая автоматически кропать древо де Блевилей, живших в XV веке, и открыл окно. Снег прекратился, и кое-где в разрывах облаков появилось ясное небо. На склоне сейчас лежит прекрасный пушистый снег, наверное, в фут глубиной — по всей трассе. Теперь — полная боевая готовность.

Существуют сотни рецептов чернил, применяемых для тайнописи, но сейчас Бонду был доступен лишь один-единственный и самый древний — собственная моча. Он пошел в ванную комнату (что может подумать бдительный глаз о его пищеварительном тракте?), захватив с собой ручку с чистым металлическим пером и паспорт. Там он сел и начал переписывать с полоски туалетной бумаги, которая лежала у него в кармане, на чистую страницу в паспорте имена и ориентировочное местонахождение всех девушек — по графствам. На странице не оставалось никакого следа, но если подержать его над пламенем, то проступят коричневые буквы. Он сунул паспорт в задний карман брюк. Затем достал из-под свитера перчатки, примерил их, вроде подходят, жмут, конечно, немного; он снял крышку с туалетного бачка и положил перчатки вдоль рычага запорного крана.

Что еще? На старте будет дьявольски холодно, но потом он весь взмокнет от пота. Ему придется обходиться той лыжной экипировкой, которая оказалась под рукой — перчатки, очки, лежавшие у него на столе, и плоская фляжка шнапса, которую он положил на случай падения не в задний, а в боковой карман. Надо чем-нибудь прикрыть лицо: Бонд подумал о том, что для этой цели можно использовать одну из теплых нижних рубашек, сделав в ней прорези для глаз. Но такая маска наверняка сдвинется и может ослепить его. У него было несколько шелковых носовых платков в горошек, он решил, что обвяжет одним из них свое лицо ниже очков: если станет затруднять дыхание, его легко сдернуть. Итак, вот и весь расклад! Ни прибавишь, ни убавишь, больше никакой подстраховки. В остальном придется положиться на провидение. Бонд выкинул все из головы и вернулся из ванной к столу. Сел и склонился над бумагами, стараясь не прислушиваться к тому, как шустро тикает его «Ролекс» на руке, пытаясь восстановить по памяти приблизительную географию трассы «Глория», которую он проходил по металлическим картам-указателям. Второй раз на них уже не посмотришь — слишком поздно. Надо держаться и продолжать играть роль беззубого тигра.

Ужин был такой же дурацкий, как и обед. Бонд был занят тем, чтобы как можно больше выпить виски и плотно поесть. Он вел учтивый разговор и делал вид, что не замечает холодка по отношению к нему. Потом он легонько прижал под столом ножку Руби, извинился и, сославшись на работу, с достоинством удалился.

К обеду он переодевался и теперь рад-радешенек был, что его лыжная экипировка лежала нетронутой, в куче, точно так, как он ее оставил. Как ни в чем не бывало он приступил к своим обязанностям — заточил карандаши, разложил книги, склонился над линованной бумагой: «Симон де Блевиль, 1510—1570, Альфонс де Блевиль, 1546—1580, женился в 1571 году на Мариетте д'Эскур, отпрыски — Жан, Франсуаза, Пьер». Слава богу, ему недолго осталось заниматься этим вздором!

9:15, 9:30, 9:45, 10:00! Бонд чувствовал, как росло в нем возбуждение, поднималось, словно шерсть у кошки. Он почувствовал, что руки сделались влажными. Вытер их о брючины. Он встал и потянулся. Пошел в ванную и надлежащим образом пошумел, вытащил перчатки и положил их на пол ванной, прямо в дверях. После этого, раздевшись донага, вернулся в комнату, лег в постель и выключил свет. Он отрегулировал дыхание и минут через 10 стал тихонько похрапывать. Еще через 10 минут он выскользнул из постели и, соблюдая все предосторожности, облачился в свой лыжный костюм. Он взял перчатки, надел очки, так чтобы они держались у него на голове выше лба, обвязал лицо темно-красным платком, спрятав нос, сунул шнапс в карман, паспорт в брюки и — не последнее дело — зажал бритву «Жиллетт» между пальцами левой руки, «Ролекс» надел на правую, браслет часов застегнулся на ладони вокруг пальцев; циферблат соответственно оказался на костяшках пальцев. Бонд остановился и еще раз проверил свое снаряжение. Лыжные перчатки, шнурок от которых был протянут под свитером вдоль рукавов, свисали у запястий. Они будут немного мешать, пока он не окажется снаружи. Но ничего не поделаешь. Все остальное в порядке. Он готов. Он наклонился к двери, поковырялся в замке кусочком пластмассы и, моля бога, чтобы телевизионный надсмотрщик не работал, а то они смогут заметить полоску света из коридора, прислушавшись, выскользнул из комнаты.

Слева от него находился освещенный вестибюль. Бонд, прокравшись вдоль коридора, обогнул косяк двери. Так и есть! Охранник был на месте, он сидел, склонившись над чем-то похожим на расписание. Шея была открыта. Бонд опустил «Жиллетт» в карман и сложил пальцы левой руки, так, как это делали десантники, когда готовились нанести сильный удар. Он сделал еще два шага и со всего размаха ударил по шее сзади. Человек уткнулся лицом в стол, но тут же вскочил, повернувшись вполоборота в сторону Бонда. Бонд выбросил вперед правую руку, и циферблат «Ролекса» пришелся прямо в челюсть. Тело медленно сползло со стула на ковер, мужчина лежал неподвижно, ноги небрежно раскинуты, как во сне. Потом веки глаз дрогнули, и он уставился вверх широко открытыми глазами. Сердце не билось. Бонд выпрямился. Это был тот самый тип, которого Бонд видел в то первое памятное утро своего пребывания здесь, это он шел от трассы бобслея, когда с Бертилом произошел несчастный случай. И поделом! Справедливость восторжествовала!