– У меня обычная клюка. А твой посох, вздумай ты им воевать, может убить.

– Я на это не способен. И он тоже. – Парень улыбнулся, приподняв диковинное «копье». – Он острый, потому что помогает копать коренья, ведь я – лекарь.

– Лекарь? Мне неизвестно твое имя.

– Мой народ называет меня Нивани́.

– Что значит Сильный Человек на вашем языке, – пробормотал жрец. – Так ли уж важен для тебя посох, Нивани? Вряд ли ты прибыл сюда за корешками. Отдай свою вещь стражам. После торгов заберешь в целости и сохранности.

– В посохе заключен дух-господин моего волшебного зверя. Я езжу на нем во время камланий.

– Вот как… Но камлать в людской гуще запрещено. Бахвальство волшебством в толпе радует бесов и навлекает проклятье богов.

– Я не собираюсь ничем хвастать. Я хочу лишь помочь тем, кто нуждается в исцелении.

Губы Сандала превратились в утиную гузку. Жрец сердито выпрямился, звеня своими девятью колокольцами:

– У нас хватает целителей.

– У вас? – усмехнулся шаман. – Значит, я ошибался, полагая, что торговый праздник – общий для всех?

Сандал буркнул:

– Откуда мы знаем, темный ты шаман или светлый…

– Шаман или есть, или его нет, – произнес Нивани без раздумий. – Светлых и темных придумали люди.

Жрец молчал долго. Воины скучали. На верхней тропе ожидали ответа озаренного обезоруженные торговцы. Бряцая мечами, на берегу томилась гурьба новоприбывших.

– Добро, лекарь. Я разрешаю тебе взять посох, – сдался Сандал.

Трое жрецов в белых одеждах приветствовали гостей у высокого костра:

– Да будут благословенны дни ваши!

Торговцы, умудренные поездками по всяким странам, уважали чужие обряды. Особой дырчатой ложкой черпали кумыс из ведерного чорона, отпивали и с благодарственными словами брызгали на дымящиеся с краю угли.

Скоро стало видно, сколь открыта и вместительна солнечная Орто и как сильно народы на ней разнятся языком, внешностью и одеждой, хотя ходят по одним дорогам и общим воздухом дышат. Алас левобережья, который, наверное, в десять был раз просторнее Тусулгэ, наполнился веселыми окликами, радостью встреч со знакомыми, которых давно не видели. Всюду слышалась смешанная речь, понятная всем конным племенам от Эрги-Эн до дуги моря Ламы и дальше.

Будто запутавшись в гривах ветров, носится эта свободная речь по землям и весям. Часть ее эленцы разумеют на слух, а бывалые люди вполне сносно могут на ней изъясняться. Нет в Великом лесу племен, не имеющих в своих языках одинаковых слов, проникших оттуда-отсюда. А с теми, чьи речи незнакомы и странны – точно журавли раскурлыкались или гуси гогочут, – можно потолковать с помощью Сандала либо слепой знахарки Эмчиты.

Един язык у народа саха, однако жители отдаленных друг от друга аймаков произносят слова по-разному. Оленные саха, кочующие в устье Большой Реки, ведут разговор резковато и коротко, будто топором концы слов обрубают. Обитатели восточной стороны Великого леса, напротив, растягивают слова, не произнося их, а выпевая. Речь людей тех родов, чьи земли лежат всего в двенадцати конных ночлегах пути на северо-запад от Элен, напоминает скороговорку. В нарядах тоже имеются отличия. К примеру, у эленских щеголих на груди гривны, на руках браслеты и пояс в серебре. А у северных женщин такие украшения редки, но вся одежда пестрит оберегами, чтобы не прилипла смола дурных глаз.

В каких-то местах аймаки сошлись с одулларскими родами и поглотили их, и в лицах людей смешанной крови, как в водной ряби, отражаются чуждые черты. Вот и наружность тонготов, известных свободой нравов, переняла обличья тех народов, возле которых они кочевали долго. Зато родственные им ньгамендри хранят верность крови и обычаям предков. Эти люди относятся к родничам пренебрежительно, считают легкомысленными и дочерей замуж за них не отдают. А коли такое дело, и тонготы воротят носы от ньгамендри, называя их неотесанными дикарями. Между тем язык, песни и одежда у них схожи. Те и другие носят платье, шитое из цельных оленьих шкур, снятых «чулком». У тех и других за плечами – плоские горшки с дымокуром. Хвостатый дым реет позади, отгоняя гнус и нечисть, как священный дэйбир.

Хороши тонготские девки! И у ньгамендри ничуть не хуже – гибкие в поясе, крепкие в бедрах, с ореховой смуглостью кожи, просвечивающей на круглых щеках алым румянцем. Девицы вовсе не прочь прогуляться с молодыми сородичами по заманчивым кругам Эрги-Эн.

Почти на каждом торжище случалось умыкание невест. В прошлый раз одулларский парень из-под носа семейства увел красавицу ньгамендри. С ее, как выяснилось, согласия. Род похитителя – оседлые оленные рыбаки с побережья одной из притоков Большой Реки – справил зимою богатые подарки мехами, хотя плата калыма не в обычае одулларов. А все одно настоящего откупа за самовольщицу, без благословения родни поспешившую прильнуть к чужому роду-племени, уже не взять.

Но обида обидой, а торги торгами. К старшому каравана рыбаков подошел старик ньгамендри, любуясь его верховыми и вьючными. Сущими великанами выглядели крупные рыжие олени оседлых людей рядом с низенькими олешками кочевых таежников. С такими здоровяками не страшны ни дебри, ни кручи, ни горные реки с бурными потоками, сбивающими с ног человека.

Старик начал издалека: пастбища, засуха, торговый праздник… Неприлично сразу открываться в намерениях. Старшой степенно поддержал разговор, прекрасно зная, чего хочет дед, и не собираясь его торопить. Хватит времени столковаться.

Обычно ньгамендри предлагали за одного большого оленя двух своих приземистых. Нынче предусмотрительные рыбаки пригнали стадо в двенадцать двадцаток голов. Бросив наметанный взгляд на стариковских оленей, одуллар остался доволен их упитанностью. Продолжая беседу, вывалил на траву перед своими ездовыми туес вяленой рыбы. Те стали поедать лакомство, не обращая внимания на изумленные возгласы торговцев. Один нельгезид подобрал упавший близко рыбный кусок, поднес его к носу и понятливо кивнул: рыба пахла солью, которую так любят все животные, имеющие копыта.

Товаров у нельгезидов было видимо-невидимо. Немудрено столько завезти на многовесельной лодке с добрый дом величиной, с вздутыми ветром крыльями-полотнищами. В торговых делах с нельгезидами мало кто мог сравниться. За пять весен, пролетевших с прошлых торжищ, они объездили по земным и водным путям дугу моря Ламы, Великий лес и Великую степь. Успели сунуть нос в вотчину желтоволосых, синеглазых нунчинов и даже в малознакомые земли мандров и гилэтов. Почти на всех языках говорили-кричали бойко, как эхо.

К восторгу девиц, пригожий собою меняла навесил на себя связки бус красного камня и вывалил из мешка всякую мелочишку. Сходу забалагурил по привычке, хотя еще не дали знака к торгу:

– Отдам отраду по уговору, по ладу, за шкурки ласочьи-беличьи, за губки алые девичьи!

Похваливая товар, горластый любезник раскладывал перед собой речной жемчуг и украшения из раковин, накосницы и гребни из панцирей змееголовых животных, шкатулки-укладки, золоченые колечки-сережки, бусы, корольки, ожерелья и прочее, искусно выпиленное из дерева и расписанное под узорчатые каменья.