Одних всё устраивало, другие притупляли бдительность. И только Мари всегда выбивалась из общего строя. Отобрала покой, а дальше — делай что хочешь. Я справлюсь сама.

Но я-то хочу вместе!

И это «что хочешь» до того соблазнительно, что вчера я немного «перепутал» двери, воспользовался «не тем» ключом и, задом чувствую, услышу, что в придачу нехило попутал берега.

Кстати, ритм её дыхания подозрительно изменился…

Эй, Ахметова, не вздумай просыпаться! Давай, попозже вынесешь мне мозг. Ещё чуть-чуть, совсем недолго, полежим вместе. Просто полежим, пожалуйста…

Сгребаю Мари поудобнее, кайфуя от её сонной податливости. Обвожу кончиком носа линию шеи. Нестерпимо хочу расцеловать её всю — от макушки до пят. Картинки в моей голове опьяняют похлеще любого вина.

От этих фантазий и сам окончательно просыпаюсь.

— Мартышев! — голос Мари спросонья ломкий и хриплый. У меня от него мурашки по телу табунами бегут. — А ну, кыш!

Она приподнимается с подушки, опираясь на согнутую руку. Сонная, с наэлектризованными волосами, такая трогательная в своей растерянности. Восхищение разливается теплом по телу, чистой эйфорией, жаждой присвоить. Зависимостью, требующей безгранично много и оседающей битым стеклом за рёбрами в том месте, где положено быть сердцу.

Молчу. Наблюдаю за сползающим по плечу одеялом.

Одно дело знать, что на ней нет футболки и совсем другое воочию видеть, насколько она хороша при свете дня. Дыхание учащается, вынуждая облизывать пересохшие губы.

Мари спохватывается, ложится на спину, обнимая себя руками. На меня больше не смотрит. Обиделась. Я проиграл её внимание неровностям на потолке.

— Что ты делаешь в моей кровати?

Никогда не позволял себя игнорировать. Вот и теперь нависаю на ней, упираясь кулаками в жёсткий матрас. Собеседнику нужно смотреть в лицо, если уж открываешь рот.

Я же впервые смотрю на Мари сверху. От этого зрелища дух захватывает. Мы всегда, во всех смыслах были на равных, а вот так — в подчинённом положении, она острее всего будит во мне животные инстинкты. Мне даже сложно сообразить, что ответить на этот… этот… справедливый, в общем-то, вопрос!

— Спал, — говорю как есть.

— Я тебя не приглашала.

— Прискорбный факт. Но, видишь, я непривередливый.

— Ты хотел сказать — наглый.

— Не без этого, — соглашаюсь, позволяя себе тонуть в карем бархате её глаз. — Мари, не надо выпускать колючки. Я просто очень сильно хотел тебя увидеть. Больше ничего.

— Хорошо. Если только увидеть хотел… — как-то нехорошо ухмыляется Ахметова, лениво закладывая руки за голову. — Смотри и выметайся.

В голове моментально простреливает осознание, что она сейчас раскрыта по пояс.

Чистой воды провокация!

Самый простой способ показать, что мои слова ничего не стоят — это её пунктик, да. Пунктик, которым мне тычут при каждом удобном случае.

И по-хорошему, сейчас надо бы мужественно убраться. На худой конец невинно считать её реснички, медовые крапинки в радужках… Да даже просто считать в уме!

Не поддаваться.

Я же мужик. Кремень. Хозяин своему слову.

Но это тоже будет лицемерием.

Потому что «увидеть» можно по-разному. Я сам прекрасно понимаю, где нам остановиться.

— Точно разрешаешь?

— Ты заслужил поощрение, — Смеётся немного натянуто. — Ночью мне было тепло и уютно. Давно так не высыпалась.

Ах, поощрение!

— Только я с утра немного близорукий, — нарочно грею выдохом покрытые мурашками ключицы. Пытливо всматриваюсь в порозовевшее лицо. — Ты так зарделась, потому что тебе неприятно или от удовольствия?

— Потому что смущаюсь. Никто ещё не видел меня вот так… При свете дня.

Я сглатываю, быстро осматривая всё то, что мне позволяют.

— А не при свете дня?

Упираюсь взглядом в пульсирующую венку на её шее.

— Был один. Давно… Думаю, ему не особо понравилось, раз сразу сбежал.

— Ему очень понравилось, — стараюсь выражать мысли связно. В груди колотится и жжёт. — Настолько, что забыл у тебя своё сердце. И даже этого не заметил. Не понял. Слонялся как неприкаянный, а потом, когда снова встретил…

Не удержавшись, прижимаюсь ртом к пульсирующей жилке. Биение под моими губами ускоряется.

Мари сложно расслабить. Зажимается и манит одновременно.

— Ты меня тогда сразу узнал?

Задерживает дыхание.

Я усмехаюсь. Если бы просто узнал…

— Знаешь, когда ты постучалась в мою дверь, в груди сразу столько всего разного закипело. По телу будто лавина сошла. Иногда этих эмоций становится слишком много. И я слепну. И творю беспредел. Неуверен, что когда-нибудь научусь с ними справляться, но без тебя я пустая оболочка.

Мари порывисто выдыхает, накрывая лицо ладонями.

— Макс, не надо. Если это просто слова… Лучше молчи.

Нет, это не просто слова.

Я и не жду, что поверит сразу.

— Было время, когда я считал себя адреналиновым наркоманом. Да и родные тоже. После вспышки эйфории мир такой невыносимо-бледный. Тлен и серость. Я рисковал по новой: скорость, драки, пару раз даже попадал в изолятор. Опасное удовольствие. Полностью соскочить нельзя, только переключиться на что-то равноценное. Потом с тем же азартом ушёл в работу. Так вот, любить — так же, только аналогов нет. Завязать по щелчку пальцев не получится.

— Я о тебе почти ничего не знаю, — вздох, такой горький, что совершенно не вяжется с убийственным взглядом затуманенных недоверием глаз.

А ведь наше счастье было так близко. Рукой подать.

— Зато теперь знаешь главное.

— Ну… — Мари собирается с духом и смущённо опускает глаза. — Просто я мать твоего ребёнка, отчасти это не столько твой выбор, сколько обстоятельства…

Охота постучаться лбом о стену.

Теперь, по её мнению, я распинаюсь только из-за Кнопки!

— У Ксюши я тоже был. Поцеловал, поправил одеяло. Но сейчас я хочу, — выделяю последнее слово. — До ужаса хочу. Тебя. Целовать, слышать, чувствовать… Особенно когда твои ладони так неуверенно подрагивают на моих плечах. Обними уже меня как следует, Ахметова, ну?

И сам же первым нетерпеливо запускаю руки под её точёную, гибкую спину. Чувствую, как мне в грудную клетку быстро колотится сердце Мари.

Это ощущается даже ярче, чем я представлял. Круче, чем отпечаталось прошлый раз в памяти!

Господи, какой кайф! Просто вспоминать друг друга, просто прикасаться.

Мари нерешительно обвивает меня в ответ. Кажется, если эти тонкие руки вдруг разожмутся, меня разорвёт от бури внутри. Помножить на вечность наши объятья и всё равно будет мало.

— Макс? — взволнованно шепчут её губы пока я алчно, слетая с катушек, прихватываю зубами то верхнюю, то нижнюю… — Макс! Мы не…

Что «не»?! — торопливо запечатываю ей рот поцелуем.

Не должны? Недоговорили? Потом всё.

Ничего не будет. Ну и что, что мы раздеты?! Мы просто обнимаемся под одеялом.

— А что вы тут делаете? — взрывается в мозг голос Кнопки.

И всё-таки это было «Мы