Кривой с недоверием осмотрел кабину Лифта:

– То есть это такой вечный двигатель, и, если поставить сюда обезьянку, которая будет давить на рычаги, и подключить турбину, можно давать ток в отдаленные районы?

– Ага. Мы пять лет пытались что-то к нему подключить. Понимаешь, Миша, в том-то и проблема со всеми этими вещами – они делают только то, для чего когда-то были придуманы. Это Лифт. Он поднимает и опускает. И больше – ничего. Я удивляюсь, как он дисплей терпит: стоило поставить сюда камеру, и он просто перестал работать.

– Вы так говорите, как будто он живой.

– Может, и живой…

– А без нас эти темные ребята сюда никак попасть не могли?

– Без нас – не знаю, без меня сюда не может попасть никто.

– Как это?

– Не знаю. Пока был жив отец, Лифт признавал еще и его, когда он умер, остался один я.

– А если… – Кривой не успел договорить, Лифт остановился, и на этот раз Михаил снова ничего не почувствовал – просто створки разошлись во тьму.

Директор вышел первым:

– Пошли, свет сейчас будет.

Постепенно тьма рассеялась, Кривой уже различал невысокий потолок, деревянный пол, когда света стало чуть больше, Михаил наклонился, чтобы удостовериться, – оказалось, не паркет и не дерево – камень. Судя по всему, ручная работа. Только… Кривой видел низкий потолок, видел каменную мозаику пола и не видел стен. И светильников тоже не видать – просто часть пространства вокруг него была освещена…

– Сколько лет вы это строили?

– Строили? – Директор уже ушел метров на десять вперед. – Мы построили Лифт, чтобы просто добраться сюда. Я разве что-то говорил о шахте Лифта? Мы построили Лифт – это единственный способ оказаться здесь. Я не знаю, как он сюда попадает.

– А приют вы тут построили, просто как крышку на кастрюле?

– Миша, у тебя под землей мозги отказывают? Ты в приюте сколько лет провел? Ты не в курсе, сколько лет этим зданиям?

– Не-а.

– Понятно, – директор вернулся к бывшему ученику, – а мозаику эту внимательно рассмотрел?

Кривой снова присел. Мозаика была забавная, но что же такого он должен был увидеть? Разве что… Ну да – это чередование: большой красный квадрат, несколько маленьких синих, такой же узор – в столовой, в спортзале.

– Узнал, вижу, что узнал. Это традиция – о ней мало говорят, но от этого она не становится менее прочной. Новые храмы строят не просто на развалинах старых. Их строят из старых, в ход идет все – кирпичи, плиты, колонны… мозаика.

– Я никогда не слышал, чтобы на этом месте было что-то еще.

– Этому храму слишком много лет. Прежде чем мы нашли то, что под ним, он сотни лет оставался всего лишь развалинами. Эти места были заброшены, когда Петербурга еще не было в помине, и каждое следующее поколение проходило мимо, видя лишь камень, который можно пустить в дело. Так появился и приют.

– А вы?

– Я?

– Как вы появились в приюте?

Директор растерянно посмотрел на Кривого – не потому, что в вопросе было что-то неловкое или неожиданное. Просто Ефиму Марковичу казалось, что уж теперь-то всякому должно стать ясно, как и зачем…

– Миша, мой отец искал это место. Точнее, что-то, что могло быть этим местом. И ему его в конце концов показали. Он купил развалины приюта, потому что это был единственный способ стать хозяином этой территории. Тогда это было нетрудно – кроме двух десятков доходяг, здесь не было никого. На него тогда смотрели как на сумасшедшего.

– Значит, это у вас наследственное. И на вас сейчас так смотрят, – объяснил Кривой.

– Пусть смотрят.

– А почему приют? Если вам надо было натренировать десяток пацанов и обучить их фехтованию, это можно было сделать значительно дешевле…

Ефиму Марковичу было неловко. Он знал, почему приют остался приютом, и почему кормили в нем четыре раза в день, и почему воспитанники почти не болели, и много еще чего, но ответил коротко:

– Так решил отец. И мне так удобно… – и пошел вперед посредине освещенной полосы мозаики. Кривой подумал, что вот – почти лунная дорожка на море, и здесь, как в море, берегов было не видать.

– Ефим Маркович, а стены тут есть?

– Соображаешь. Мы пока так далеко не заходили, но должно же это все где-то заканчиваться. Тут еще около сотни этажей. Мы на первом. Один наш специалист считает, что это пирамида. Настоящая.

– Что значит «настоящая»?

– В смысле все те, которые для туристов, – это просто подражание.

Чаще всего мечты сбываются у сексуальных маньяков.

Теория и практика сбычи мечт

Стрельцову удалось найти только самое важное. Штаны кое-как застегнулись, куртка отчаянно сопротивлялась. Пальцы – чужие, неловкие – не могли справиться с задачей. Артефакт оказался на месте – во внутреннем кармане куртки. Бумажник тоже никуда не делся.

Пистолет – в кобуре. Сумку и зонтик не нашел. Сумку было просто жаль, а зонтик… Трость ему сейчас пригодилась бы, но уж как-нибудь без неё. Босиком. Переступив через тело Марианны, мимо Воронина, распластавшегося на полу, чуть не наступив тому на руку, выбрался на бумажный ковер приемной. Остановился у лифта. Плечом в стену – для устойчивости. Рука с первого раза промахнулась мимо кнопки. Вторая попытка. Створки распахнулись, Антон почти упал в кабину. Попытался вцепиться в перила, заглянуть в зеркало. Зеркало треснуло, выплюнуло десятки осколков…

Хрупкие предметы довольно плохо переносят попытку изменить их физические размеры. Стенки кабины лифта стремительно надвигались навстречу друг другу. Зеркало не выдержало первым, потом подошла очередь плафона. Было бы глупо пытаться противопоставить стенам силу своих мышц, стойкость костей… У человека в темноте сжимающейся металлической коробки нет ни одного умного решения. Стрельцов ударил в створки – один раз, еще. Третий раз был последним – не потому, что у Антона кончились силы, стенки лифта уж очень плотно подошли, просто добраться до створок, обдирая кожу, было трудно, ударить – нереально. И именно в этот момент случилось невозможное – дверцы не выдержали, прогнулись, пропустили свет. Антон уже не бил – отталкивался от узости лифта, выталкивал себя наружу – каплей из крана, нитью сквозь игольное ушко.

Выпал. Продрался. Осталось всего ничего – подняться с гранитного пола, выбраться из офиса, добраться до Периметра…

– Я могу вам помочь?

В любой другой ситуации этот голос, эти слова и даже процесс перевода собственного тела в вертикальное положение были бы лучшим моментом дня. То есть было больно, все тело ныло, но пара ножек, стоящих рядом, делала процесс перехода из горизонтали в вертикаль увлекательным – подъем тела сопровождался подъемом взгляда, а длина юбки делала этот процесс достаточно долгим и… познавательным. Мисс Безупречность или мисс Совершенство?