Только Мераб Мамардашвили, человек абсолютно раскованный, позволял себе устраивать потеху над натыканными в квартирах «гетто» микрофонами. До поры: в конце концов ему пришлось уехать в Тбилиси.

Бояться было стыдно, но надо было выбирать: запереться в четырёх стенах или идти ва-банк. Сеня предложил:

– Знаешь что, давай жить так, как если бы мы жили в нормальной стране!

Легко сказать…

Когда приходили свои (при иностранцах неловко), мы накрывали телефон подушкой, наивно полагая, что так не расслышат. Благодаря Паоло Грасси выяснилась пикантная подробность: на первом этаже, сбоку от нашей входной двери, серым железным щитом было зашторено какое-то окно. Мы годами ходили мимо, не замечая его. Как я научилась не замечать лиц встречных людей на улице: видеть их было мучительно. В Милане, обнаружив у себя эту привычку, я спохватилась: что же это я не смотрю, кто мне идёт навстречу! Причина-то отпала… Так вот, душной июльской ночью засидевшийся допоздна Паоло Грасси, выходя, увидел: железной шторы нет, окно распахнуто, жарко, а за ним – телефонная «станция». Прямо под нами!

Рано утром звонок.

– У меня к тебе нетелефонный разговор! – объявил конспиратор Паоло. Так мы узнали, что живём на вулкане.

Переодеваясь на приём в посольство, не сознаваясь в том даже друг другу, мы подавляли «где-то в грудной ямке», как говорит Цветаева, холодок страха.

Почему нас не трогали? Ведь иметь дело с иностранцами запрещалось, а уж если очень приспичило, полагалось испросить разрешение у кого надо, чего мы, конечно, никогда не делали. Не исключаю, что срабатывал тот же синдром «полезного идиота», – де, смотри, клеветница-заграница, какой свободой пользуется советская интеллигенция, всё врут голоса, всякие там Би-би-си, Свобода и прочие.

Получить приглашение на приём и не пойти, сославшись на головную боль или на занятость, можно раз, два, но вилять постоянно опять-таки стыдновато.

В Москву приехал новый чилийский посол Пачеко с моложавой, красивой, умной женой и кучей детей. Они к нам с Сеней сразу потянулись, звали на приёмы и просто в гости – вечером, днём, с детьми и без. Назрел вопрос: если мы живём в нормальной стране, то нормально пригласить их хоть раз к себе или нет?

Сеня купил на рынке большой кус телятины, телячье жаркое – коронное блюдо нашей Натальи Михайловны, уже не говоря о её бесподобных пирожках, и мы не ударили в грязь лицом.

На другой день Пачеко обзвонил своих коллег:

– Вы уверяете, что советские боятся приглашать иностранцев. Так вот вам доказательство, что это не так: мы вчера ужинали у Гонионских!

Через какое-то время Пачеко попросил Сеню взять его с собой на выборы. Выбирать было не из кого, кандидат от коммунистов и беспартийных был один, но голосовать шли дружно, иначе хлопот не оберёшься. А я ещё бежала с утра пораньше, движимая человеколюбием: агитатор, молодая служащая Госплана, где находился избирательный участок, умоляла:

– Очень прошу, проголосуйте до десяти утра, войдите в моё положение, у меня дома трёхлетняя дочка, одна…

Нашему Пачеко про выборы наверняка всё было известно, но хотелось посмотреть своими глазами. Сеня задумался: привести посла на избирательный участок без санкции свыше, это уж чересчур. И он позвонил в МИД, знакомому замминистра. Тот принял соломоново решение:

– На вашу ответственность!

Извещённый об иностранном госте председатель избирательного участка распорядился накупить цветов, постелить красную ковровую дорожку, и Сеня сводил Пачеко на выборы.

Всё это преодолевая страх.

С преодоления страха началась и моя долгая – чуть не сорокалетняя – дружба с Марчелло Вентури и его женой, писательницей Камиллой Сальваго Раджи. Я перевела для «Прогресса» его по сию пору переиздающийся роман «Белый флаг над Кефалонией», о любви итальянского офицера и девушки-гречанки на фоне побоища, учинённого вермахтом: после перемирия Италии с союзниками немцы уничтожили на греческом острове шесть тысяч итальянских солдат и офицеров.

Последнюю главу перевела моя коллега Злата Потапова, так что автора с супругой мы встречали вдвоём. Всё утро показывали им достопримечательности – Кремль, дом-музей Льва Толстого в Хамовниках. В Грановитой палате Камилла обратила внимание на массивный царский орден:

– У нас дома тоже есть такой! (Получил дедушка-посол, маркиз Сальваго Раджи).

Настало время прощаться. Но тут Марчелло объявил:

– Наши хозяева, посол Аргентины с женой, приглашают вас на обед!

(Марчелло и Камилла приехали в Москву по приглашению своего приятеля Хорхе Касаля, бывшего аргентинского консула в Генуе).

Секундное полуобморочное замешательство: придумать предлог и отказаться… Они нормальные люди, не поймут почему… А вдруг догадаются: позор!

И я с дрожью в коленках, но с самым непринуждённым видом:

– Благодарю, с удовольствием!

Хорхе и Беба – интеллектуалы, он – архитектор, она – литератор. Чтобы мы сразу почувствовали себя в своей тарелке, Беба повела осматривать дом, ею оформленные интерьеры: белый мокет, белая мебель… У Ксении Александровны Якобсон тоже была спальня из белой карельской берёзы, но старинная, с позолотой, а эта мебель сверх современная… Кое-где яркие пятна: подушки, картины… Всё, я взяла себя в руки.

Но, беседуя за столом с Хорхе, увязла окончательно. Оказывается, он знает Сеню – все латиноамериканские послы его знают, у него всегда можно получить свежие сведения о своей стране, невыездной профессор Гонионский выуживает их из печати, ежедневно проводя несколько часов в спецхране.

– Надо обязательно повидаться всем вместе! – обрадовался хозяин.

И поступило приглашение на ужин. И пошло, и пошло…

Через несколько лет Марчелло с Камиллой приехали ещё раз как гости Союза писателей. Мой киевский коллега Перепадя перевёл несколько книг Вентури на украинский язык. (Кстати, «Улица Горького 8, квартира 106» в его переводе тоже появилась в «Журнале иноземной литературы Всесвит 2000»).

За эти годы много воды утекло. В ноябре 1974 года не стало Сени. Сгорел на бегу, в 57 лет. Я обвиняю в его безвременной гибели советскую власть. Не мог нормально амбициозный человек, десятилетиями живший с ущемлённым самолюбием, под гнётом негативных эмоций, не пострадать физически. Именно таких подстерегает рак.

Мы оба потерпели семейное крушение. Я барахталась в житейском море, вот-вот пойду ко дну. Он был покрепче; увидел, что я захлёбываюсь, ухватил и потащил за собой. На берегу мы рухнули, а когда отдышались, взялись за руки и пошли. Вдвоём выжить проще. Мы жили душа в душу.

Он вставал чуть свет; просидев несколько часов за письменным столом, будил меня с подносом в руках.

Когда Зине Плучек говорили, что у Юли вышел очередной перевод, она фыркала:

– А что тут удивительного! Ей Сеня кофе в койку подаёт!