– Как ты относишься к Берлускони? – было у меня спрошено в лоб. А у меня свой пунктик:

– Будь на его месте хоть чёрт с рогами, он бы мне тоже подошёл, лишь бы уберегал от коммунистов! И потом почему начальство надо любить или ненавидеть? У нас же демократия!

Мне что, надо было пускаться в разъяснения, де, у нас в Италии демократия, победивший на выборах не враг, а политический противник, через пять лет будет на другой улице праздник?!

Я воздержалась. Признаться, огорчилась…

Не хочется, однако, кончать главу на этой минорной ноте. Расскажу, как Беппе Ваннукки (RAI-TV) передавал с моей помощью на Италию, из Большого театра, оперу «Борис Годунов».

С Беппе Ваннукки мы сразу сроднились. Не только потому, что прислал его ко мне Паоло Грасси и что в Италии у нас с ним куча общих друзей и знакомых: совпали вкусы и пристрастия. Беппе – долговязый очкарик неопределённой масти, талантливый, темпераментный журналист, музыковед. Отец прочил его в адвокаты, а он бегал слушать репетиции в «Пикколо», не вылезал из Ла Скалы, заболел музыкой.

Мы с ним заперлись на целый день у меня дома, он исписал толстый блокнот – мои рассказы о Пушкине, о Мусоргском и «окрестностях», и мгновенно, безошибочно пропустил всё это через себя. Метаболизм поразительный: профессионал!

С советскими телевизионщиками, ребятами как на подбор, понимание с первого слова. Передача могла идти прямо из итальянского автобуса, стоявшего около театра, но советской стороне ведь надо было фильтровать, поэтому из итальянского автобуса передавали на рядом стоявший советский, из него в телецентр Останкино, а уже оттуда – на Италию. Тем не менее, всё сработало.

Мы с Беппе в ложе 1-ого яруса, напротив сцены. Беппе, чуть нервничая:

– Поправь мне галстук, вечно съезжает набок!

И приступает к общей характеристике оперы. Наполовину читает, наполовину импровизирует, особенно вольно – блистательно! – в пятиминутных перерывах между картинами. Чудеса: всё работает – наушники, микрофон. Ни секунды вакуума, речь льётся как ручей журчит. Я свечу фонариком. Подливаю кофе из термоса. Упреждаю – подсказываю ударения на русских именах. Перед концом первого акта бежим по подвальным коридорам на сцену – марафон, далеко! По дороге откуда-то выныривают гебешники, проверяют, кто мы (Большой театр «режимный», имеется правительственная ложа). Запланировано несколько интервью. По просьбе Беппе я ему подготовила вопросы; он в восторге: «Я бы сам не додумался!».

Главный машинист сцены:

– Передайте от меня привет моему коллеге из Ла Скалы Рагацци, мы с ним два раза вместе работали…

Беппе:

– Он сейчас наверняка смотрит нашу передачу!

По-человечески симпатичнее всех на сцене Артур Эйзен-Варлаам.

Беппе просит русских коллег «пошарить кинокамерой за кулисами». Тут же, слышу, в наушниках закаркало:

– Какого чёрта показываете рваньё, старые халаты?

Тут, брат, мышь не пробежит! Перед концом второго действия снова на сцену: интервью с примадонной Архиповой, басом Нестеренко, тенором Пьявко. Пьявко даже подсюсюкнул что-то по-итальянски.

Читерич вёл репортаж из музея, стоя под Шаляпиным, Вольчич из холла.

Всё как по маслу, ни единой накладки, непринуждённо, толково – профессионально!

Занавес. Шатаясь от усталости, спускаемся в холл. Там нас ждут Митя и Эдуарда Вольчичи, Пьеро и Мариза Остеллино, Стефано и Пуччи Растрелли, Читерич. Уже звонил из Милана Грасси: «Tutto splendido!», «Всё блестяще!».

Вольчичи зовут к себе. Эдуарда шепчет:

У меня пустой дом, но что-нибудь придумаем…

Придумали съездить ко мне, взять еду из холодильника и на десерт банку свежесваренного Натальей Михайловной варенья из коричных яблок с марабелью.

Из нафталинного спектакля сорокалетней давности Беппе Ваннукки сделал конфетку – надо уметь! Мои друзья в Италии проносили ложку мимо рта – смотрели «Бориса Годунова» (и Юлю) из Москвы не отрываясь.

Заодно ещё два флешбека о культурных связях.

1. Сценаристка Сузо Чекки Д’Амико, работавшая с самыми знаменитыми режиссёрами итальянского кино, обрадовалась, что мы оказались рядом на вручении «Премии по культуре» в Капитолии. Услышав мою фамилию, она встрепенулась:

А я как раз тебя разыскиваю! Мне сказали, что ты можешь помочь мне разобраться в одном деле…

Дело было в том, что Никита Михалков пригласил Сузо, сценаристку его фильма «Очи чёрные», в Москву, и на ужине в Доме кино московские киношники чуть её не линчевали. За что, она так и не поняла. За что же?

– За Михалковых, Сузо. Уж очень они сидят в печёнках у российской интеллигенции.

2. Как-то утром позвонил Вольчич и попросил разрешения приехать. Приехал и привёз Микельанджело Антониони и Тонино Гуэрру. Готовился совместный итало-советский фильм.

– Мы едем на пять дней в Узбекистан выбирать натуру. За это время сценарий должен быть переведён на русский язык, – тоном, не допускающим возражений, уведомил меня Антониони.

Гуэрра выложил на стол папку со сценарием.

– Прежде, чем дать ответ, мне надо ознакомиться с текстом. Таково моё правило, – ощетинилась я.

Мэтр, снисходительно улыбаясь, – дескать, знаешь ли ты, с кем разговариваешь, – поинтересовался:

– Сколько же на ознакомление потребуется времени?

Я, сухо:

– Сутки.

На другое утро Вольчич привёз их снова.

– Фильм «Воздушный змей» обречён на успех, – сказала я, нисколько не кривя душой.

Ударили по рукам, и режиссёр со сценаристом улетели в Ташкент.

Ровно через пять дней перевод был готов.

Запомнился ключевой эпизод: мальчик-узбек за городом, в пустыне запустил бумажного змея, и тот вдруг взмыл вверх. В космос? (Тогда только и разговоров было, что о космических полётах). Сбежались люди, несут мальчику – наращивать верёвку – кто шнурки, кто пояс, кто шарф, распускают свитера, ковры… Внезапно, так же неожиданно, как он устремился вверх, змей начал спускаться, и вся округа покрылась разноцветными узорами.

Какой был бы фильм! Но у Антониони возникли трения с Мосфильмом, (якобы) из-за дополнительной кинокамеры, и «Воздушный змей» лёг на полку.

Жить в Советском Союзе было унизительно. Унизительно жить в вечном страхе. По мере расширения наших с Сеней культурных (читай опасных) связей, мы делали всё больше и больше недозволенных движений: я переписывалась со своими авторами; когда они приезжали в Москву, то, если не ночевали, то дневали у нас, очень любили они наш дом, с Сеней общались запросто на смеси итальянского с испанским.

Чтобы попасть к Луиджи и Леде Визмарам, жившим в «гетто» на Кутузовском проспекте, надо было миновать гебешный пост у ворот; Луиджи заезжал за нами домой и стремительно провозил мимо будки; машину, кто бы в ней ни сидел, вроде бы не останавливали. А могли и остановить: дрожи, что застукают, не пропустят.