На выходные отказался возвращаться в город. Попросил, чтобы Женя дал мне дополнительную работу: то, чем смогу заниматься в эти два дня. Он сомневался, смотрел на меня как на заболевающего ребенка, пережевывая гречку с тушенкой – разговор происходил за обедом в пятницу. Но я напомнил:

– С девчонкой расстался. Пить бросил. Что мне делать в «Автово»? Выпрыгивать из окна?

Женя изобразил на лице что-то вроде сочувствия.

– П-пойдем, – сказал он, вставая.

– Доедать не будешь?

– Покажу, п-потом доем.

Мы вышли из нашего вагончика, прошли через двор в дом, и Женя достал из кладовки стремянку. Мы поднялись на второй этаж. Когда он разворачивал и устанавливал стремянку, меня совсем накрыло. Как будто летел вниз головой в колодец навстречу усиливающемуся гулу, и чувство одиночества и свободы, страха и любопытства к смерти запульсировало болью в горле и давило слезами на глаза. Женя долез до люка, заглянул на чердак и сказал оттуда, сверху:

– Надо утеплить все здесь. Очень муторная работа, сам я не сп… Не справлюсь.

Он спустился, а я поднялся, засунул башку и часть туловища внутрь, в холодную темноту. Очень тесный и низкий чердак, а я не был ни кошкой, ни лилипутом. Но было что-то спасительное в таком ближайшем будущем: ползать и чесаться от утеплителя. Может, получится здесь все выплакать.

– Не спеши. Раскатай «изовер» по дну, потом забей щели.

Вечером Женя уехал, а я впервые остался на участке один, не считая Эдика. У него был свой отдельный вагончик, где он смотрел порнуху с телефона и в журналах, скучал по семье, пил чай и готовил плов. Эдику было чуть за пятьдесят. Сначала у него был помощник, но того уволили, и Эдик остался один. Вроде его работа была проста: сторожил участок, приглядывал за нами (Женя был убежден, что Эдик – стукач) и безуспешно пытался делать какие-то мелкие ремонтные работы – чаще всего хозяева потом просили нас переделать.

Бойлер неделю назад сломался, и горячей воды не было. Но я не стал заморачиваться, не вскипятил чайник, помылся так. Холодный душ дал хотя бы минимальное ощущение жизни. Я врубил обогреватель на полную и сидел в постели с ноутбуком, глядя в экран – окошко в себя – мое спасение в темноте. Строки шли одна за другой. Почти не отрываясь, написал текст будущего шлягера «машинаестчеловека», тут же сделал минусовку: электронные барабаны, кажется, срезал у Афекса Твина, гитарный писк, усиливающий драматургию, позаимствовал у своей любимой Drive Like Jehu, добавил в припев сэмпл христианского эмо mewithoutYou. Давно я так не погружался в творчество, хорошо, что Женя забрал с собой свой дорожный роутер «йота». Когда трек был готов и несколько раз зачитан, было уже пять часов утра. Я вышел на улицу (тьма, ветер и ничего больше) обоссать забор на краю участка, подсвечивая себе фонариком с телефона. Снег падал на затвердевшую ноябрьскую грязь и сразу таял. Зашевелилась собака, заворчала, гавкнула.

Когда я уснул, то увидел себя с Сигитой и одновременно без нее – сон был продолжением трека, слышал помехи с комбиков, эхо от микрофона, шла подготовка концерта; я видел вьющиеся провода и ноги друзей-музыкантов, их инструменты, подключенные к аппаратуре, одинокую стойку, черной птицей стоящую на фоне пустого зала. Это была та жизнь, которую я должен прожить в качестве репера и писателя с именем «Евгений Алехин». Но в то же время мне предлагалось проснуться в теле режиссера Вани, я раскладывался на реальности между своей и этой: уютный быт, я лежу в постели с ней, обнимаю и вдыхаю запах волос, она уворачивается от утреннего поцелуя, ведь мы еще не чистили зубы; нас ждет написание сценариев, работа в паре с Сигитой, теперь – моей женой, потом съемки, командировки, желание вернуться в московскую квартиру. Ее странные выходки, полусумасшествие, которое либо усугубится, либо пройдет с годами. Мои – Ванины попытки вернуть ее из мира грез и смиренное понимание, что это только ее выбор. Я мешкал: кем я должен стать, чтобы дотронуться до нее? Пока я мешкал, она теряла сущность, становилась образом. Уже не была. Вместо нее стало слышно, как Эдик харкает во дворе, полощет горло, потом говорит с кем-то по телефону на узбекском языке.

Я открыл глаза.

Здравствуйте, Ув. Новый День.

Выпил несладкий растворимый кофе, съел бутерброд с маргарином и пошел работать. Мне приходилось залезать на чердак с рулеткой, проползать между балок, делать замеры, потом спускаться, отрезать от желтого финского утеплителя и затаскивать куски-полоски на чердак. «Изовер», конечно, не стекловата, но все равно волокна оставались на теле и одежде маленькими синтетическими штрихами, и их прикосновение у моей кожи вызывало аллергический зуд. Хоть на чердаке было холодно, потел, что усиливало чесотку. Быстро я привык к зуду, но не привык к ломке по девчонке и усталости от ломки. Измучился от снов, которые видел, от работы, которую выполнял, от этого участка, от моего прораба и от узбека. От чердака, от настольной лампы, которую я затащил сюда, чтобы хоть что-то разглядеть на чердаке. Мне нужна была другая девчонка, другая профессия и жизнь. Вся одежда пропиталась утеплителем. Пожалуйста, я хочу выбраться из тюрьмы. Когда чердак был утеплен, готов к зимовке, я выкинул штаны и толстовку, так как выстирать из них «изовер» казалось невозможным. Одинокие суббота и воскресенье прошли. Приехал Женя, похвалил мою работу, и мы начали подготавливать «теплый пол» в доме. Нужно было прикрутить трубки, наладить систему обогрева и залить все к чертям бетоном.