чаи пить изволите-с, меня не дождавшись? Ах вы, обманщик! Вчера обещали, что непременно-с Варюшу попросите меня разбудить, потому как разговор ко мне у вас есть».

Именно так скажет Олюшка и прервет сладостное отдохновение. А как хочется подольше красоту эту лицезреть! Изгиб речушки, луга за ней безбрежные и сливающаяся с горизонтом полосочка леса. В городской суете об этом только мечтать можно да в сновидениях с такими картинами райскими встречаться. Вот дятел клювом своим жучков да прочих таракашек выстукивает. А вот и соловушка на побудку сподобился. Заливается, трелями сладостными душу ласкает. О лете песнь завел, о чарующих его красках, и любви. В лесу сейчас каждая веточка играет. И запахи там пьянящие, и звуки все как из сказки. А вечером на бал. Павел Александрович улыбнулся. Как воочию увидел перед глазами огромный, сверкающий золотом и мрамором зал: хрустальные люстры отбрасывают слепящие лучи, отражаясь в начищенном до зеркального блеска паркете. Статные кавалеры в ладно сидящих мундирах, дамы в воздушных, из шелков персидских платьях. Кружатся в танце нескончаемом, взглядами о любви говорят.

А потом и сама любовь голубушка. Уже не платоническая, а страстная, и зноем все тело покрывающая. В будуарной роскоши одного из домов знатных, и благочестием своих хозяев гордящегося. Под балдахином атласным, на резных столбцах важно покоящегося. Не любовь, а сказка, которую ни в одном романе описать невозможно, никакими словами на бумаге не воссоздать. Ласки до утра томящие, иногда дерзкие, и увлекающие с головой в омут сладострастия и греха. Глаза барышни юной с поволокой, и улыбка нежная с уст не сходящая. А наутро сбор на охоту, зов рожка. Загонщики опытные борзых травят, лошади фыркают, зверье лесное почуяв. Первые выстрелы, и затягивает азарт в силки расставленные. Затем привал, с винами французскими да дичью на вертелах приготовленной.

А прожить бы так всю жизнь. Охота, балы, приемы богатые и отдых в имении фамильном: праздно, красиво, вольно и беззаботно. Ухватить птицу счастья и благоденствия да не отпускать ее на волю из клетки дорогой. Не получится. Ни в жизнь не получится. Потому как мечты хорошо если хоть наполовину сбываются.

На веранде появилась необычайной красоты девушка. Глаза лучатся, движения плавные. Грациозность природная, и манеры хорошие, что приобретены сызмальства. Головка вскинута, улыбка с хитринкой доброй, озорной, влекущей.

– А вы, Павел Александрович, чаи пить изволите-с, меня не дождавшись? Ах вы, обманщик! Вчера обещали, что непременно-с Варюшу попросите меня разбудить, потому как разговор ко мне у вас есть, – проговорила красавица.

– Каюсь душечка и прощения у вас прошу. Но больно жалко ваш сон мне тревожить было. А мне вот что снилось, и не поверите. – Прикрыв рот ладонью, барин кашлянул.

– И что же?!

– А снилось мне, будто иду я по лесу темному, по лесу сумрачному и тишиной своей пугающему. Тропка узенькая, и видно, что давно уж как и Богом, так и людьми забытая. И безмолвие, Оленька. Жуткое, душу леденящее, и кажется, что вечное. Только валежник под ногами хрустит как-то зловеще и отталкивающе. Солнышко уже верхушек сосен коснулось и к закату поспешает, а я понимаю, что заблудился и все ориентиры мыслимые потерял. И становится мне от этой мысли еще тревожнее, а к горлу жажда подступает. И дышать уже тяжело, и ноги чужими становятся. За каждым бугорком вепрь притаившийся мерещится да пасть рысья белизной клыков ослепляющая. И вдруг проваливаюсь я в присыпанную ветками яму, Оленька, охотниками для поимки зверья вырытую. Пленником землицы сырой становлюсь. И вроде как жив, а если по-другому посмотреть, то как бы уже и помер. Мало ли когда охотники ловушку свою проверить сподобятся, лиходеи этакие. И вот сижу я в плену сыром и непроглядном и вдруг вижу, как над ямой-то этой глубокой лицо мальчугана склоняется. И говорит он, что, мол, вы не извольте барин беспокоиться. Я вот мигом сейчас в село сбегаю да народ кликну, и высвободят вас всенепременно в сроки кратчайшие. И вправду. Через время мужиков понабежало крепких. Все сурьезностью исполнены и желанием помощь оказать. И вызволяют меня из каторги этой окаянной и на руках до села доносят, а там и чаи душистые на травах, и участие людское. И стало мне во сне на душе так тепло, и добро, что народ у нас и в самом деле, не просто народ, а океан души неизведанной, но доброй и теплотой исполненной. Так-то, Олюшка, – с чувством поговорил Павел Александрович.

– Да-а-а… что и сказать не знаю. А может, сон ваш вещим был? Может, тайна какая за ним кроется? Ну, вот допустим, если так посмотреть, то яма – это тяготы, а вызволение из нее, к радости близкой. А может, любовь, Павел Александрович? – со смешком произнесла девушка. – Любовь-то как на нее посмотреть. Для одних силки, для других воля вольная. Не влюбились ли вы часом?

Барин взял в руки чашку. Собрался было отпить, как вдруг дужка предательски задрожала в руке, и немного горячего напитка выплеснулось на грудь. Оленька, соединив ладошки, мягко поднесла их к губам, дабы смешок скрыть.

– Конфуз-то какой вышел, Оленька. Чуть было не ошпарился. Не влюбились ли, говорите? Да какая, к херам, любовь! – Барин схватился за голову, вскочил с кресла и в сердцах запустил в дверь подушкой-думочкой.

Оленька, вскидывая руки, истерично хохотала.

– Стоп! Стоп! Стоп! Анисимов! Ты что издеваешься, б****? Ну ладно пленку дорогущую не жалеешь, е** твою мать. Так ты нервы наши пожалей, Юрочка. Пятый дубль уродуемся. То ты в камеру как первокурсник пялишься, то Оленька, у тебя Катенькой зовется, теперь вот: «Да какая, к херам, любовь?» Да каков ты сам, такая у тебя и любовь. И жизнь у тебя тоже такая же б***ская, алкоголик хренов! Скажи, я велик, любим, растиражирован и в гробу видал ваши сцены на природе!

– Ну, зачем вы так-с, Александр Семенович? Случайно-с чашку опрокинул. И сам не пойму, как с губ слетело-с… Сам не пойму как.

– Не паясничай. Случайно-с? А в гостиничном баре ты вчера ноль-семь тоже случайно-с опрокинул-с? У тебя руки как жалюзи на сквозняке ходят. Ты всех утомил. Гример над тобой час колдовал, чтобы отеки замазать и зенки приоткрыть. Дубли щелкаем как семечки. К бениной матери такое кино! Хватит на сегодня! Баста! – Бросив мегафон, режиссер направился к микроавтобусу.

К «барину» подошла Оленька. Положив руки на плечи, тихо произнесла:

– Да ерунда, Юрочка. Не расстраивайся. Сам знаешь, что поорет и остынет. Ты не пей только больше. А я тебя ждать сегодня буду. Одно вот обидно…