Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы говорите странные и интересные вещи… — пробормотал Акианатор Пакиратан и вдруг повернул голову в сторону сцены. — И я, кажется, знаю о чем буду писать. Однако, там привезли представителей издательств! Пойдемте, послушаем!
Этих самых представителей доставили в летний лагерь на вертолете. Пять человек: две женщины и три мужчины, отлично одетые и ухоженные, они походили скорее на бизнесменов и политиков, чем на Татьяну из ленинградского «Детгиза». Решительные жесты, усталое и самодовольное выражение глаз, барские замашки — такие живоглоты появятся в наших родных краях очень нескоро, в этой реальности может быть даже — никогда.
— Спорим, — сказал я. — Они ни слова не скажут о литературе?
Шумели джунгли, звенели москиты, студенты рассаживались на раскладных стульях у сцены, суетился вокруг гостей Валленштейн. Я втянул ноздрями воздух: вот оно! Заждался! Определенно, в воздухе витали ароматы некоторого дерьма.
* * *
Глава 21 в которой цели и мотивы становятся чуть более понятными
— Главный и единственный критерий определения великой литературы — это успешность продаж, — безапелляционно заявил холеный бородатый мужчина лет сорока. Он был обитателем Нью-Йорксокого издательского Олимпа, и привык, чтобы перед ним лебезили, а его словам — внимали. — Великий писатель — это тот писатель, чьи книги успешно продаются. Если книгу не готовы купить — это дерьмо, а не книга! И сегодня я расскажу вам, как написать книгу, которую будут раскупать как горячие пирожки!
А йо-о-о-оп твою мать! Я был на сто процентов прав, о литературе тут говорить не собирались. Эффективные менеджеры и креативные маркетологи добрались и до этого Богом забытого острова! Мне жутко захотелось встать и уйти, но нужно было делать приличное лицо, да и уйти с острова — это так себе идея. Так что я просто радовался, что хреново понимаю акцент этого Нью-Йоркского янки, который с вдохновенным видом разъяснял особенности американского литературного рынка, суть работы литагенств и издательств, а еще — потрясал в воздухе какими-то книгами каких-то неизвестных мне людей, чьи портреты с многозначительными лицами красовались на обложках. Наверное, он и вправду говорил какие-то полезные вещи, потому что студенты слушали затаив дыхание. Да и, что тут скрывать, многие присутствующие здесь писатели — тоже. Конечно, речь шла о продажах.
Этот холеный бородач знал, на что подцепить голодный творческий люд. Все мы сомневаемся — не дерьмо ли пишем? И все мы хотим, чтобы наши литературные потуги были оценены в материальном эквиваленте… Но — великая литература? Позвольте!
— Кто все эти люди? — я встал со своего места и спросил это как можно громче, когда лектор предложил задавать вопросы. — Кто все эти люди на обложках ваших успешных книг?
Он разразился целой тирадой из имен и фамилий, которые снова мне ничего не сказали. Я, блин, считаю и считал себя читающим человеком, но из всей названной им плеяды писателей, которые активно публиковались и получали бешеные бабки в Америке на рубеже семидесятых годов я не знал никого! А потому сказал:
— Матвей Комаров.
— Что? — на меня смотрели все, включая заседающий на сцене «президиум» из маститых дельцов от книгоиздания, и заканчивая студентами.
Похоже, по крайней мере большинство из этих обложечных типов были присутствующей публике знакомы. Но не мне, не Яхиму и не Анджею. И не еще паре-тройке приглашенных гостей-писателей — из Швеции, Германии, Франции. Да, часто за границей об авторе узнают только после его смерти, но я и в две тысячи двацатых не помнил никого из этих успешных и продаваемых!
— Матвей Комаров, кто из вас его знает? Кто знает такого успешного русского писателя? — я обвел взглядом народ и увидел в их глазах досаду и недоумение. — А Достоевского? Достоевского все знают, да? Они издавались примерно в одно время. Я попрошу товарища… Э-э-э-э, мистера Пакиратана помогать мне с переводом, и пана Анджея — тоже, мой английский не очень хорош. Договорились? Так вот, в конце девятнадцатого века книга Матвея Комарова «Славный мошенник и вор Ванька Каин» могла иметь разовый тираж в пятьдесят или сто тысяч экземпляров! И распродавалась за несколько дней. А Достоевский? За все книги не скажу, но первый том «Братьев Карамазовых» в 1881 году издали в количестве пяти тысяч штук! Его читали интеллигенты и дворяне, а массовому читателю Федор Михайлович был неизвестен. Кто-то будет спорить с тем, что Достоевский — это великая литература?
— Мистер Белозор, верно? — бородатый маркетолог из «Random House» со сцены ткнул в меня пальцем жестом дяди Сэма. — Ваша книга готовиться к изданию тоже в сто тысяч экземпляров, да? Поэтому слышать такие слова от вас — странно! Какие же критерии успешности книги предлагаете вы?
— Их нет, этих критериев. Есть только люди, читатели, которым в данный момент жизни зашла книга или нет. Если слова, облеченные в текст, камертоном отозвались в душах большого числа людей… Большого из тех, кто вообще ее прочитал — значит книга хороша. Великая она или нет — это решает каждый читатель для себя. Потому что книга является отражением читателя ровно в той же степени, что и писателя. Порнографические романы продаются удивительно успешно, но вы ведь не называете их авторов великими писателями? Хотя их целевая аудитория огромна, и продажи — космические, да? Но они ведь не отзываются в душе, не затрагивают никаких струн!
— А мне кажется — они затрагивают, — рассмеялся бородач.
И народ подхватил его смех. Черт, опять этот языковой барьер! Наверняка он как-то грамотно перевел ситуацию в пошлую шутку, так что я оказался идиотом, который мечет бисер и несёт пафосную хрень. Мол, очередной сентиментальный русский косноязычно вещает практичным, деловым и веселым американцам за высокие материи и духовность.
— Всё верно, мистер Белозор! Мы и собрались здесь, чтобы дать возможность как можно большей аудитории составить свое впечатление о книгах перспективных авторов, и решить для себя — великие они или нет! Но чтобы решить — нужно принести деньги в книжный магазин, и приобрести экземплярчик, верно? Не об этом ли мы и говорим, а? Писать книги и делать на этом деньги, мы тут ведь собрались научиться этому?
— Ее-е-е-е! — откликнулись студенты.
— Бл*ть, — безнадежно махнул рукой я. — Верните меня домой к родным осинкам и развитому социализму…
* * *
Стив нашел меня вечером, когда Акианатор Пакиратан наконец отправился в свой комфортный домик — обсуждать с однокашниками сумасшедшего русского. Славянство тоже куда-то делось: Яхим наверное постмодернизмом занимался в ближайших кустах, в приятной компании. А пан Анджей позволил себя окучить какой-то дамочке лет сорока, из тех самых «дельцов от книгоиздания». Не в том смысле окучить, в каком Яхим занимался постмодернизмом, а в том смысле, что польское фэнтези, которое в этой реальности начало свой победный марш гораздо раньше, показалось дамочке очень перспективным в плане делания денег. Нет, ну а что? «Властелин Колец» уже покорил сердца американской молодежи, «Хроники Амбера» только-только триумфально перешагнули за первое пятикнижие… Благодатное время!
В общем, я был предоставлен сам себе. И Стив этим воспользовался.
— Слушай, я не знаю что это была за дрянь, которую ты мне скормил, — сказал он, подходя, своей фирменной походочкой. — Но желудок прочистило, спасибо. И от алкоголя воротит. Или ты заколдовал меня? Вот это твое «не пей, не кури, проводи время с детьми, женой и мамой, не ругайся матом…» Это что — правда работает?
Стив снял очки и вытер пот с лица.
— Не знаю, — пожал плечами я. — Ты мне скажи.
Он уселся на песок прямо рядом со мной, у костра. Отблески огня плясали в стеклах узких прямоугольных очков,