Звук его падения разрезал тишину и оказался совершенно не таким, как можно было ожидать. Звонкое хрустальное дзиньканье вместо глухого стука. Будто разбилась рюмка или бокал. Приглядевшись, Вера увидела, что телефон и в самом деле рассыпался на тысячи осколков, словно был сделан из стекла.

Вера на мгновение замерла. Ей стало по-настоящему жутко. Что-то было не так, совсем не так в этой обеззвученной и обездвиженной ночи, в темно-сером сумраке, в Пашином отсутствии и в том, что привычный предмет превратился в нечто незнакомое! Словно молекулы и атомы перемешались, перестроились и собрались заново во что-то отличное от первоначального состояния.

Вера выскочила в коридор. Он по-прежнему вел к входной двери, и эта неизменность немного утешала. Не медля ни секунды, девушка двинулась вперед. И сразу же поняла, что рано радовалась. Двигаясь, она странным образом оставалась на месте. Добросовестно переставляла ноги и делала шаги, но это не приближало ее к цели ни на сантиметр! Наоборот: коридор удлинялся, дверь с каждым шагом удалялась и скоро превратилась в недосягаемую точку.

Где-то она уже слышала об этом, кто-то рассказывал… Света! Точно, Свету напугало то же самое! И что она сделала? Она помолилась, закрыла глаза и оказалась у двери. Вера замерла. Она не помнила ни одной молитвы. Вернее, никогда не знала. Она зажмурилась и горячо зашептала:

— Господи, Боженька, пожалуйста, помоги мне выбраться!

И в этот момент из спальни, которую она покинула, донесся странный шорох. Вера дернулась от неожиданности, широко распахнула глаза и быстро обернулась, с испуга не удивившись тому, что стоит прямо у двери, возле самого косяка, как будто и не отходила от него ни на шаг.

В спальне определенно кто-то был! Никого не могло быть — откуда?! И тем не менее кто-то производил этот шелестящий звук. Хрусткий и слабый. Невесомый и жуткий. «Надо ли мне знать?» Но прежде чем Вера успела ответить себе, ноги уже несли ее обратно.

На полу, возле кровати, опрокинувшись на спину, лежал человек. Силился и не мог встать, беспомощно царапая пальцами пол. Царапанье ногтями по дереву — вот что производило этот тихий шепчущий, скребущий звук. Как загипнотизированная, Вера приблизилась к лежащему. Остановилась над ним, пристально посмотрела сверху вниз. Человек казался смутно знакомым. Он смотрел прямо на нее, но не видел. Его глаза силились разглядеть что-то неведомое Вере.

Мужчина был страшно, невероятно истощен. Такую худобу Вера видела только в фильмах про узников немецких концлагерей. Темные впадины глаз, торчащие скулы, костистые скрюченные лапы вместо рук, зияющий, раскрытый в крике, на который не хватало сил, безгубый рот, оскаленные зубы.

— Кто вы? Как сюда попали? Что вы здесь делаете? — то ли спрашивала вслух, то ли думала про себя Вера. Человек не мог ответить, но ответа и не требовалось. Догадка острой иглой пронзила мозг.

Перед Верой был ее отец, Владимир Толмачев. Человек, которого она никогда не знала. Игрок и бездельник, пустивший под откос собственную жизнь и принесший столько горя близким. Пропавший однажды и найденный в этой комнате, на этом самом месте. Умерший больше двадцати пяти лет назад, но все еще немыслимым образом существовавший где-то в запредельности, мучимый непонятно чем и кем…

Вера отступила назад и закричала. Натужно, хрипло, безнадежно. Шарахнулась вон из комнаты, захлопнула за собой дверь, прижалась к ней спиной. Она задыхалась, руки ходили ходуном. Лицо пылало, глаза были словно маленькие горячие шарики. По щекам стекала влага — Вера поняла, что плачет. Плачет не от горя — от слепого, невообразимого ужаса.

Она стояла лицом к входной двери. Та опять была на своем месте — далекая, призрачная, недосягаемая. Вера закрыла воспаленные глаза и так — незряче, на ощупь, — упрямо двинулась вперед.

К ее изумлению, буквально через минуту, как и должно было быть, она уткнулась лбом в деревянную поверхность. Коридор остался позади, Вера подошла к выходу из проклятого дома. От облегчения она застонала и стала нащупывать ручку. Напрасно. Ее не было. Подвывая от страха, Вера бешено шарила по поверхности перед собой. Не было не только ручки, но и самой двери. Стена — только гладкая стена без признаков выхода. Девушка обернулась — перед ней снова был коридор, впереди маячила дверь в спальню, которую она только что закрыла. За которой вяло шевелился в затянувшей его бесконечности измученный монстр.

Вера не понимала, где она. Одно знала точно: это не было доступное обычному человеческому пониманию место. Утроба, пришло ей на ум. Чрево, которое выносило и исторгло из себя нечто, забрав взамен ее, Веру.

Слезы лились и лились, бежали по лицу, оставляя соленые дорожки. Она поняла — сразу и бесповоротно, — что ей не выбраться отсюда. Пространство и время потеряли значение. Она, как и ее отец когда-то, затеряна в этом сумраке. Как долго она сможет искать выход, плутая в комнатах и коридорах, которые будут удаляться, приближаться, петлять, удлиняться, заманивая еще глубже?..

Вера бесцельно закружила по дому: открывала и закрывала двери, которых становилось все больше, обходила коридоры, которые сворачивали к неведомым комнатам. Вглядывалась в окна, которые невозможно было выбить, как ни старайся, и в зеркала, где рядом с ней отражались колеблющиеся неясные тени.

Потолок над головой был то высоким, как в соборе, то почти касался макушки. Стены под дрожащими руками в некоторых местах проминались, становясь мягкими, влажными и отвратительно теплыми. Это было животное, нутряное тепло, дышащее и мягкое. А в следующую минуту стены становились просто стенами, твердо преграждающими путь к свободе.

Пол скользил, проваливался, делался вязким, превращаясь в густое месиво, потом снова оказывался обычным деревянным полом в обычной комнате. Или все это только чудилось Вере? Жило лишь в ее испуганном, измученном сознании?

Кого-то встречала она, и кто-то встречал ее, они сталкивались, как шары в бильярде, а потом проваливались каждый в свою бездну. Сколько времени прошло там, снаружи? Сколько минут, часов, дней, недель или, может быть, десятилетий она блуждала?

«Главное, что я еще помню, кто я такая», — обожгла мысль.

Ирина Матвеевна, помнится, сразу забыла. Однако той повезло — ее позвали и спасли.

«Но и меня тоже могут позвать! Есть человек, который все знает и хочет помочь! Он помнит мое имя и должен суметь вытащить меня обратно. Просто обязательно нужно его услышать!»

Она изо всех сил прислушивалась, но вечность молчала. До Веры не доносилось ни звука. Она бежала все быстрее, и темные извилистые коридоры, как черные голодные змеи, уводили ее все дальше.

Паша медленно шел по единственной улице. Не мог отвести взгляда от толмачевского дома и, как завороженный, приближался к нему шаг за шагом. Тишина была стеклянная — опасная и хрупкая. Птицы не пели, собаки не лаяли, не возились в сору куры, не мычала Татьянина корова. Кроме Паши, здесь не было никого живого.