Несколько зевак, видя, как оживленно Энен беседует с Жанной Мари, подошли к ним.

Заметив это, боцман сказал, ударив себя в грудь с такой силой, что подобный удар уложил бы на месте быка:

— Честность — внутри нас, и только болваны, глупые, как морские угри, ищут ее в другом месте. Иди к нам, дочка: Луизон примет тебя как родную сестру, а если кто-нибудь отнесется к тебе без должного уважения, я так пересчитаю ему все кости, что они захрустят арию «Береги свою шкуру», чтоб другим не было повадно. Пусть все это запомнят!

Последние слова боцман произнес во весь голос, чтобы его услышали все, и, поскольку Энен всегда тотчас же приводил свои угрозы в исполнение, люди почтительно расступились, когда он, взяв Жанну Мари за руку, повел ее в направлении своего дома.

Как и обещал Энен, Луизон показала себя с лучшей стороны.

Она встретила вдову как сестру и приняла ее в семью столь же великодушно, сколь и естественно.

Оставив Жанну Мари на попечение жены, старый моряк отправился в сторону Шалаша, чтобы отыскать Алена Монпле.

Маленький Жан Мари уже рассказал нам, что Энен пришел в дурное расположение духа, не застав в Шалаше того, кого он искал.

Но на следующий день события приняли другой оборот: устав ждать молодого охотника дома, боцман вновь явился в Шалаш и нашел дверь лачуги закрытой; он яростно стал колотить в дверь ногой, но так и не смог войти в дом Алена, поскольку предусмотрительный Жан Мари, прежде чем отправиться к скупщику дичи, тщательно укрепил дверь изнутри железными перекладинами и выбрался из дома через окно.

Когда Энену надоело сбивать подошвы о доски, которые перекрывали вход в Шалаш, он остановился и задумался.

«Ну и ну, — сказал себе боцман, — это же ясно, как Божий день: парень дал тягу и не собирается подпускать нас близко; но пусть мне на шею повяжут флаговый фал вместо галстука, если я не брошусь за ним в погоню, как фрегат за пиратским судном! А! Он смеется надо мной, как марсовый над горожанином, солдатом или конопатчиком, и пусть крысы сожрут мои нашивки, если я не догоню бездельника рано или поздно! И когда это случится, ему не поздоровится, так как, клянусь честью, я буду палить из всех орудий с левого и правого борта».

Дав себе эту клятву, боцман, преисполненный решимости устроить охоту на Алена, направился к взморью, где, по его мнению, должен был находиться молодой человек; при этом Энен продолжал неистово перекатывать во рту комок жевательного табака.

Увидев на берегу боцмана, Ален, не желавший слышать его упреков, так ловко спрятался в расселинах скал, что бравый моряк прошел мимо, не заметив его.

Более двух часов Энен напрасно бродил взад и вперед по отмелям, и, поскольку прилив усиливался, ему пришлось, в конце концов, выйти на берег.

Избавившись от своего преследователя, Ален выбрался из укрытия и стал готовиться к вечерней охоте.

Он тщательно зарядил литой дробью свое огромное, ружье восьмого калибра и спрятался в одной из пустых бочек без дна, которые он установил на песке.

Вскоре темнота, опускавшаяся на землю, постепенно окутала берег, а затем и водную гладь.

Первая звезда показалась на небе в полночь.

Настало время прилива.

Море было спокойно, и монотонный шум волн, набегающих на берег, раздавался с одинаковыми перерывами.

Наконец мрак сгустился; отчетливо виднелась лишь маленькая лагуна, возле которой расположился Ален: в черном обрамлении ночи она блестела как зеркало.

И тут послышалось множество невнятных для непосвященного человека, но явственных для уха опытного охотника звуков, которые заставили Алена насторожиться.

До него доносились пронзительные крики, резкий свист гнусавое курлыканье, сопровождаемое шумом машущих воздухе крыльев. К отмели приближались зуйки, кулики, чирки и утки. Они пролетали на большой высоте над головой Монпле. Однако одна стая уток долго кружила поблизости, после чего внезапно охотник увидел, как вода забурлила под тяжестью множества птиц. Утки опустились в лагуну. Их было более пятидесяти.

Некоторое время они выжидали с вытянутыми шеями и; склоненными в сторону ветра головами, проверяя, насколько надежно пристанище, избранное ими для ночлега; не услышав ничего подозрительного, кроме мерного рокота волн, угасавших на песке, птицы разбрелись повсюду.

Одни из них, очевидно, еще недостаточно насытившись, ныряли и вытаскивали из тины креветок и мелких крабов.

Пернатые щеголи, заботясь о своей внешности, совершали туалет: они стряхивали с лазурных перьев воду и чистили их клювом.

Постепенно вся стая сбилась в кучу на берегу водоема — издали она казалась сплошной черной массой.

Неожиданно послышался оглушительный выстрел, и пули градом посыпались на несчастных уток.

Самые сильные успели взлететь, но второй ружейный залп подкосил большое число поднимавшихся в воздух птиц.

Производя первый выстрел, Ален целился низко, чтобы дробь рикошетом поразила как можно больше мишеней; во второй раз он выстрелил высоко, следуя за вертикальным взлетом уток, и это привело к превосходным результатам.

Добрая треть стаи неподвижно лежала на песке, убитая наповал первым же выстрелом; остальная часть подбитых, искалеченных птиц бросилась в лагуну, и Флажок стал преследовать их в воде, настигая раненых уток, несмотря на то что они проворно ныряли.

Ален был доволен удачной охотой; решив, что уже слишком поздно, чтобы во второй раз садиться в засаду, он забрался в одну из бочек, повернув ее дном против ветра, и попытался там немного отдохнуть.

Около трех часов ночи наступил отлив.

Пора было уходить с отмели, пока вода спала, и охотник двинулся в путь.

По дороге молодой человек собрался подстрелить несколько нырков; обходя с чрезвычайной осторожностью выступ скалы, чтобы приблизиться к тому месту, где, как ему казалось, притаилась дичь, он неожиданно почувствовал сильный толчок в плечо.

Монпле резко обернулся.

В двух шагах от него стоял мужчина, размахивавший палкой, первый удар которой Ален почувствовал на себе.

Было еще темно, и охотник решил, что на него напали; он быстро вскинул ружье и прицелился.

Но тут новый удар палки, обрушившийся на конец ствола, выбил ружье у него из рук, и оно упало на землю.

Ален бросился поднимать оружие, но его остановил хорошо знакомый голос боцмана Энена:

— Будет, будет, господин Монпле, оставьте в покое ваше орудие. Хотя кожа у меня такая же темная, как у какого-нибудь турпана, а пахнуть я должен не хуже водоплавающей дичи, я все же не то же самое, что ваша добыча.

— Как! — вскричал молодой человек. — Это вы, боцман, здесь, да еще в такое время?