Чичи и рекруты теперь не тыкали между решеток, не отвлекались, а били по замку, а мы били их по рукам. Все в нашей клетке поняли, если чичи прорвутся, будет плохо, и разломали шконки, вооружились уголками.

Чичи, даже те, что стояли на лестнице и ждали заложника, отвлеклись на драку и забыли про спецназ.

Внезапно распахнулась шлюзовая дверь. Наверное, смазали маслом запоры и маховики, и они не клацнули, не заскрипели.

Рекс просунул автомат, выпустил короткую очередь.

Чичу, который стоял ближе, снесло голову, тому, который стоял за ним, пули попали в грудь.

Еще очередь, и срикошетившие от потолка пули достали полосатых в проходе.

Полосатые затопали, поспешили укрыться в клетках. И только раненые не испугались выстрелов. Может быть, пули представлялись им избавлением от боли.

Рекс спустился на несколько ступенек, встал поудобнее и выстрелил прицельно.

Полосатые побросали прутья и уголки, легли на пол, забились под уцелевшие нары.

Рекс поменял рожок. Он стрелял, пока в проходе не осталось живых.

И наконец ему с палубы:

— Хватит!

— Борта прострелишь, утонем. Прекращай!

И еще на палубе разговор:

— Они решетки сломали.

— Говорил, сломают, а кто меня слушал? Как всегда, подешевле хотят, побыстрее. И теплоход дали ржавый.

— Это бунт у нас? Как перевести?

— Вроде того. Беспорядки. Но не бунт. Вот выбрались бы на палубу, тогда бунт.

— That's not a riot, but disorders, it's a commonplace, everything is under control.[3]

— Стреляли по людям?

— Да. По ногам.

— They've shot at legs.[4]

— By live cartriges?[5]

— Патроны боевые?

— Боевыми патронами из говна в оболочке из мозгов дубовых. В детстве учат сначала подумать, потом спрашивать! Это не переводи.

— Хорошо, не переведу. Но про патроны что сказать?

— Скажи, я несу ответственность.

— The colonel takes overall responsibility.[6]

Рекс снял с разгрузки газовую гранату:

— Разрешите?

— Давно пора!

Рекс сделал глубокий вдох, бросил гранату. И выбежал на палубу.

Хлопнула шлюзовая дверь.

Трюм заволокло ядовитым туманом. Полосатые уткнулись в матрасы, но все равно дышать было нечем.

Махов забился в истерике:

— Воды дайте! Воды!

Полосатые чихали, терли глаза, корчились от блевоты.

С закрытыми глазами, стараясь не дышать, я подошел к борту, нащупал иллюминатор, ударил прутом, бил, пока стекло не лопнуло. Потом еще несколько раз ударил, вытащил осколок. Времени не было, я торопился, вытаскивал осколки, бил, кровавил руки и — прислонил лицо к рваной дыре, всосал воздух. Лицо стало мокрым от брызг. Но я заставил себя отойти. Надо потерпеть немного, не дышать и глаза не открывать, газ вытечет за борт. Давно надо было разбить иллюминаторы. У меня вчера была такая мысль, но холода испугался и сырости.

Над головой топали, у шлюзовой двери тоже, железки какие-то перебирали и тянули, что-то противно скрипнуло. Они готовились к чему-то там наверху. К чему? По звуку разве поймешь.

Когда я проходил первую КСППЭ в ПБ № 3 имени Скворцова-Степанова, к нам в спецпалату привели парнишку — избитого, в изодранной армейской форме. Он месяц прослужил на срочной и в первом же карауле расстрелял разводящего и дежурную смену. Звали его необычно — Лука. Ему выделили койку рядом со мной, и мы разговаривали до отбоя. Он мне сказал, что у него абсолютный слух. Не такой, как у музыкантов, а по-настоящему абсолютный: саданут очередь на стрельбище, он слышит, сколько пуль вылетело из ствола. Вы скажете, это не такая уж, хер с горы, фантастика, и я соглашусь. Сколько пуль в очереди, опытный боец может определить. Но Лука слышал, какой автомат стреляет быстрее, а какой медленнее. То есть он мог по звуку оценить скорострельность каждого автомата, для справки, у «АКС74У», например, средняя скорострельность 12 выстрелов в секунду. Больше того, Лука мог по звуку определить модель автоматау например, «АКС74У» стреляет или «АКС74УН», а модели эти отличаются тем, что на одной из них укреплен ночной прицел, то есть почти ничем не отличаются. Из ушей у Луки тек гной, он сказал, что абсолютный слух мучит его с детства. Почему я ему поверил? Из окна был виден край железнодорожного моста. Но Лука не смотрел в окно. По стуку колес, по трению о гравий прогибающихся шпал, по цоканью и скрипу крепежных подошв, костылей и шпилек он определял, какой тепловоз идет, груженый или пустой, чем груженный — лесом или углем, или цистерны тащит. Но и этого мало, он определял, какие цистерны идут — с нефтью, мазутом, цементом, кислотой или аммиаком. Ему не надо было в окно смотреть, он слышал. Никакой мистики. Мазут давил равномерно на колеса, цемент прогибал дно и давление смещалось внутрь по ходу движения, цистерны с мазутом были тяжелее, чем цистерны с нефтью, аммиак бултыхался — его недоливали на четверть, чтобы пары не вышибли люк, серную кислоту заливали под обрез, но она тоже бултыхалась, однако с большей амплитудой, чем аммиак. Когда провозили на платформах машины, или трактора, или военную технику, Лука слышал, как ветер скользит по обводам, подвывает на крыльях и фарах, полощет брезент или нетканый текстиль фирмы «Du Pont», тормозит и глохнет на некачественной отечественной военной краске или ласкает импортный аналог матовой «Olive Drab». Ночью его убили. У психов в спецпалатах есть жестокая традиция или игра, как хотите. Называется «проверка», ее устраивают новичкам, но не всем, только слабым, или опущенным, или странным. Нет, все-таки это игра, во врача и пациента. Психи любят играть, но больше всего остального их волнует распределение ролей. Я много раз наблюдал, как они играют, например, в салочки. Сперва спорят, какой считалкой салу выбирать, потом считают и пересчитывают, чуть ли не через час, когда салу все-таки выберут и он с выбором смирится и позволит себе глаза завязать, он, вместо того чтобы салить, сядет на койку и улыбается или не улыбается, просто так сидит с завязанными глазами. И остальные вместо того, чтобы растормошить его и заставить за ними бегать, забывают про салки, начинают своими делами заниматься. Смысл игры «проверка» — поставить диагноз пациенту при помощи испытания. Диагнозов может быть три: годен, мертв, инвалид. Когда и кому пришло в голову ставить диагнозы новичкам, в ПБ № 3 Скворцова-Степанова никто не помнил. Психи помнят то, что их касается напрямую, то есть прежде всего свои фобии, а также состояние мяса, кишок, костей, волос, прыщей, болячек, синяков — всего того, что содержится у них под кожей и на коже. Обычно проверка была всего лишь игрой, хотя и жестокой. «Врачи» заводили «пациента» в туалет, вставали вокруг него, брали за руки и за ноги и подбрасывали к потолку. Потолки невысокие, жертва ударялась о потолок, психи разбегались, жертва падала на пол — на спине синяк, нога вывихнута, рука сломана, ничего страшного.