Это был их ежевечерний ритуал. Ирвинг делал вид, будто начинает стаскивать носок, а Жози моментально вскакивала и, ухватившись за мысок, теребила его, как заклятого врага. После непродолжительной возни Ирвинг оказывался разутым. Жози была очень аккуратна и ни разу не порвала носок. Зато всякий раз получала огромное удовольствие.

В тот вечер Жози, как обычно, взяла носок в рот, но он немедленно выскользнул. С минуту она обдумывала ситуацию. Ирвинг тоже.

У Жози всегда был высокий умственный коэффициент, и она сразу смекнула, что к чему. Вспомнив, что сбоку у нее еще осталось несколько зубов, она изловчилась и ухватила носок глазными зубами и клыками – и, конечно же, порвала его.

– В чем дело? – поразился Ирвинг. – Они что, наточили ей зубы?

Потом немного помолчал и сказал:

– Иди к папе, сладкая моя. Папа хочет взглянуть на твои жемчужные зубки.

Естественно, «сладкая» послушалась. Ирвинг попросил:

– Открой ротик, чтобы папе было видно. «Сладкая» открыла.

«Папе» оказалось недостаточно.

– Извини, мне придется оттянуть тебе нижнюю губу.

Потом на его лице появилось выражение крайней растерянности.

– Наверное, я что-нибудь делаю не так. Я не вижу ее передних зубов.

Я ровным голосом пояснила:

– У нее нет передних зубов.

Тогда он обнаружил тот единственный зуб сверху. Водрузив на нос очки, Ирвинг произвел тщательную инспекцию. Под конец он ледяным тоном спросил меня, сколько же зубов удалили.

Я ответила, что вообще-то не проверяла, но доктор Уайт признался, что оставил себе на память шестнадцать штук.

Потом мне пришлось попросить его не орать, чтобы не испугать Жози. Ирвинг принял таблетку секонала и предложил поговорить об этом завтра.

Благодаря секоналу он проспал девять часов и проснулся в прекрасном расположении духа. Поставил воду для кофе. Затем увидел, как Жози блаженно жует кусок пирога от Сары Ли, и не без гордости заявил:

– Эту собаку ничто не может выбить из седла! Зачем ей зубы? Она и без них прекрасно управляется.

Я не стала портить ему настроение напоминанием о том, что с Сарой Ли должно быть покончено: нам предстоял новый возврат к диете. Я из тех, кто уходит непобежденным!

За зубной эпопеей последовали шесть безоблачных месяцев. Каждый вечер я запихивала Жозефине в рот витамин А, как предписал доктор Уайт. Но мы не пошли на повторный осмотр. Я побоялась: ведь Жозефина не потеряла ни единой унции веса.

Когда я поставила ее на весы, стрелка остановилась на делении «22». Но каждый из этих двадцати двух фунтов излучал благополучие и несокрушимое здоровье. Правда, поиграв какой-нибудь час в догонялки, Жози начинала слегка задыхаться, но вот я – худенькая, а одышка у меня появляется уже после пяти минут игры в гольф. Так что Жозефина продолжала наслаждаться жизнью в своей обычной беззаботной манере. Так оно и шло – до одного случая в июне.

Ирвинг повел Жозефину на утреннюю прогулку. По возвращении она была в прекрасном расположении духа, зато на лице Ирвинга я подметила некоторую озабоченность. Он начал типичной фразой, какой мужья обычно «успокаивают» жен в минуты крайней опасности:

– Ты только не волнуйся, но случилось нечто ужасное. – Прежде чем он продолжил, меня уже била истерика. – Мы гуляли в парке, и она вдруг тявкнула.

– Как тявкнула?

– Обыкновенно. Просто тявкнула, вот и все. А потом все опять стало нормально.

– Вероятно, ее что-нибудь испугало?

– Нет. Это было не такое тявканье.

– А какое?

В голосе Ирвинга тревога смешалась с изрядной долей сарказма:

– Не могу объяснить. Если хочешь, вместо того, чтобы пойти на работу, я отправлюсь в студию звукозаписи и буду торчать там до тех пор, пока не услышу подобную запись. Тогда я позвоню тебе и сообщу точное определение.

Я возразила, что теперь не время для шуток. Ирвинг вновь подчеркнул, что он не специалист по собачьему лаю. А поскольку Жози выглядела и вела себя как обычно, мы решили подождать повторного случая.

– Только уж в следующий раз постарайся все хорошенько запомнить и воспроизвести, – попросила я.

– Буду брать с собой магнитофон, – огрызнулся Ирвинг.

И мы стали ждать. После трех не отмеченных подозрительным лаем дней я уже начала склоняться к той мысли, что Ирвингу померещилось. Сколько мы ни гуляли с Жози в парке, я не замечала никаких отклонений.

На четвертый день мы как раз возвращались домой, и вдруг Жозефине приспичило прямо у парадного входа в отель «Хэмпшир-хауз»! Я попыталась уговорить ее вернуться в парк, но она, не слушая меня, ринулась прямиком к афишной тумбе и приняла торжественную позу, свидетельствующую о том, что она занята важным делом.

Швейцар метнул на меня испепеляющий взгляд. Такая акция у входа в фешенебельный отель граничила с катастрофой – в финансовом отношении. Когда швейцар бросается открывать для клиента дверцу такси, он делает это не ради своего удовольствия. Главное в этой истории – серебряная монета, которая после этой величайшей услуги оказывается у него на ладони. Теперь представьте, что из авто выходит дама: нарядная, в открытых туфлях – и вдруг попадает ногой в… сами знаете, во что. Естественно, она начинает нервничать – настолько, что забывает положить швейцару на ладонь вожделенную монету. А я всегда проявляю солидарность с теми, кто честно зарабатывает себе на хлеб.

Но Жози видит вещи в ином свете. Она знает: существуют определенные правила и ограничения – и старается следовать им, поскольку они касаются ее лично. Швейцар же, по ее мнению, должен сам заботиться о себе. У него, как у всех людей, своя квартира и свой туалет. А тумба – это ее туалет. Причем любая тумба. Где написано, что нельзя высаживать собаку перед парадным подъездом какого-нибудь отеля? В качестве добропорядочного налогоплательщика (она каждый год платит три доллара за лицензию), Жози вольна выбирать для себя подходящую тумбу. И хотя обычно она довольствуется Центральным парком, однажды ей начинают надоедать трава и деревья и хочется новизны.

Все мы на несколько минут замерли на месте: Жозефина в соответствующей позе возле тумбы, сверкающий галунами швейцар, я и еще примерно десять человек из тех, что охотятся за автографами и слетелись к отелю ради прекрасных глаз Люсиль Болл.

И вдруг Жозефина тявкнула. Вернее, издала короткий жалобный лай. Я могла быть уверена, что мне не показалось, потому что швейцар и любители автографов подошли поближе – посмотреть, что случилось.

Но Жозефина еще не закончила работу. И тут, в разгар своих почетных трудов, она еще раз тявкнула на очень высокой ноте – чистое сопрано! И потом, вплоть до завершения процедуры, время от времени горестно повизгивала. Я не знала, что делать. Нельзя было прервать важное мероприятие и оттащить Жози подальше от отеля. Я испытывала смесь страха со стыдом. Ситуация и без того была достаточно щекотливой, а тут еще арии из «Травиаты»!