К концу апреля левофланговые корпуса 3-й армии генерала Радко-Дмитриева, именно те, которые всю весну осуществляли поддержку отступающих частей 8-й армии генерала Брусилова, оказались развернуты фронтом на запад у села Горлицы. При этом центр и левый фланг 3-й армии были беспечно растянуты вдоль огромной территории от Вислы до Бескид, и казалось, высшее командование совершенно не беспокоит тот факт, что все боеспособные соединения 3-й армии, измотанные и потерявшие в боях треть численного списка, занимают линию фронта, которая раньше предназначалась для этой же армии полного состава. Ни сигналы от командиров дивизий о сосредоточении против них прибывших из Франции ударных немецких соединений, ни шифровки из соседней 8-й армии генерала Брусилова об увеличившейся активности противника так и не сумели убедить командующего армией генерала Радко-Дмитриева отвести свои войска назад и пожертвовать Бескидами и Западной Галицией. А может быть, он и намеревался совершить этот маневр, но, как уже не раз случалось в прошлом, не получил высочайшего разрешения от Верховного главнокомандующего великого князя Николай Николаевича, чем не преминул воспользоваться немецкий генерал Август фон Макензен, который 2 мая силами подчиненной ему 11-й армии, при поддержке соседних – 4-й немецкой армии и 3-й австро-венгерской, начал хорошо подготовленное наступление прямо на позиции армии Радко-Дмитриева.

Здесь нужно отметить, что на тот момент 11-я армия Макензена была самым боеспособным соединением во всей Германии; в ее состав входили прибывшие с Западного фронта переформированные и закаленные в боях Гвардейский и X армейские корпуса, а также Резервный – XLI, Сводный АК и VI австро-венгерский АК. Общая численность 11-й армии ко 2-му мая составляла 357 тысяч человек, при 1606 орудиях и 756 минометах.

Первый удар армии Макензена был настолько силен, что уже 4 мая русский фронт на линии Горлица-Тарнов был прорван, а IX и X русские армейские корпуса генералов Драгомирова и Протопопова, до пределов измотанные и обескровленные, начали отход к реке Вистока. Не спасло от разгрома и спешное приказание XXIV корпусу генерала Цурикова и XII корпусу генерала Леша выходить из Карпат; по этим совершавшим торопливый отход корпусам нанесла фланговый удар 3-я австро-венгерская армия. И когда 6 мая на позициях 3-й армии Радко-Дмитриева был введен последний резерв Юго-западного фронта – III Кавказский армейский корпус генерала Ирманова, положение было почти безнадежно. Эта запоздалая помощь уже не могла спасти 3-ю армию; к 7 мая остатки III Кавказского армейского корпуса были практически разбиты и частью своих потрепанных дивизий тоже начали спешное отступление, которое более было похоже на бегство.

Всего в ходе недельных майских боев только пленными 3-я армия потеряла более 150 тысяч человек. И лишь брошенные в бой 10 мая XXI корпус генерала Шкинского и XXIX корпус генерала Зуева спасли 3-ю армию от полного уничтожения.

Великий князь Николай Николаевич, узнав о чудовищных потерях в ходе Горлицкой операции, пришел в неописуемую ярость и 20 мая командир 3-й армии генерал Радко-Дмитриев был смещен, а на его место назначен генерал Леш. Однако это уже не могло оказать какого-либо благоприятного воздействия на общую ситуацию; русский фронт начал выгибаться дугой, и 24 мая генерал Макензен нанес второй мощный удар, теперь уже в стык 3-й армии генерала Леша и 8-й армии генерала Брусилова.

Шли будни первого года войны…

* * *

В один из последних весенних дней, наблюдая, как офицеры команды «Z» неуклюже, а главное, совершенно неэффективно отрабатывают силовой захват вооруженного револьвером противника и беспомощно машут руками, Сиротин в перерыве между занятиями вдруг начал расспрашивать Бориса о его побеге из плена. А именно о том, как они вдвоем с Савелием захватили лошадей и документы.

Нелюбов все это уже описывал в рапорте и не один раз рассказывал полковнику Сиротину, но сейчас он, догадываясь, что хочет от него услышать полковник, стал в мелких деталях пересказывать этот эпизод, заострив внимание на физических способностях унтер-офицера Мохова.

Внимательно выслушав Нелюбова, Сиротин недоверчиво наклонил голову и громко поцокал языком, а затем знаком подозвал стоящего на почтительном удалении японского инструктора по борьбе джиу-джитсу.

– Борьба наха-те? Вы знаете, что это такое?

Японец согнулся в поклоне и вдруг быстро-быстро заговорил по-японски, чередуя свою речь с резкими и едва уловимыми движениями рук.

Полковник некоторое время с бесстрастным лицом слушал этот монолог. Потом, как видно, решив, что он услышал все, что ему было нужно, неопределенно пожал плечами и прервал своего собеседника.

– Благодарю, вы свободны. Вы мне очень помогли.

Сиротин повернулся к Нелюбову.

– Он сказал, что знает этот стиль… На японском острове Окинава, в городе Наха, живет великий мастер Канрио Хигаонна, известность которого больше, чем этот маленький остров… ну… и так далее. Канрио Хигаонна – это тот самый японец, у которого учился ваш Мохов?

Нелюбов немного поморщился от этого умышленного ударения на словосочетание – «ваш Мохов», но, понимая, что хочет от него полковник, ответил:

– Со слов русского унтер-офицера Мохова я знаю, что он четыре года жил в додзе у этого Хигаонны. Сам же я видел, как Мохов за доли секунды привел немецкого капитана и его денщика в бессознательное состояние.

Нелюбов специально в отместку Сиротину сделал ударение на первых двух словах и теперь с любопытством ждал последующей реакции полковника. Сиротин же только улыбнулся подобной щепетильности капитана. Этот офицер нравился ему все больше и больше. Лед и пламя каким-то непостижимым образом соединились в этом человеке и, вопреки всем законам физики, благополучно в нем сожительствовали. Когда барон Маннергейм при встрече в Галиции рассказывал ему, какой Нелюбов отличный фехтовальщик, Сиротин был изумлен не рассказом своего друга о ловкости некоего поручика и удивлялся вовсе не умению Нелюбова махать саблей. Александр Иванович был в первую очередь поражен, с каким выражением лица Маннергейм ему об этом сообщал; взгляд его старого приятеля красноречиво свидетельствовал о том, что тот бы так не смог! И вообще никто из тех, кого барон знал лично, так бы фехтовать не смог. А барон Маннергейм, прослужив в русской армии около двух десятков лет, видел многих. И стрелял Нелюбов из револьвера, как бог – если только бог умеет стрелять: без подготовки, на вскидку, в движении, из любой удобной и неудобной позиции. Единственное, чему капитан Нелюбов был не обучен, так это драке голыми руками. И это было естественно. Людей благородного сословия веками готовили к поединкам с оружием, а английский бокс, который в конце девятнадцатого века хоть и проник в Россию, но в аристократической среде, к сожалению, так и не прижился. Однако Сиротин хорошо понимал, какие преимущества могли бы получить его офицеры, научись они борьбе без оружия: для этого он и пригласил японского мастера джиу-джитсу. Но дела по освоению сей мудреной науки шли очень медленно, да и время работало против его подопечных.